Михаил стрельцов муха села. Михаил Стрельцов. Стихи. Михаил Стрельцов: биография

Восьмилетний Боб был старше на два года. И по собачьим меркам я мог считаться его внуком. Потому играл, слегка дурачась, в половинку силы: хватал конец палки цепкой челюстью – и тянул, присев на задние лапы, делая вид, что твёрдо намерен вырвать. Мелкие ровные зубки и вогнутые крючки клыков – белоснежные, словно чистил пастой! В доброжелательных сливах зрачков внезапно проскальзывала почти человеческая ехидинка, прямо перед тем, как внезапно разжимал пасть. Отчего я, тянувший с другого конца, должен был хлопнуться в траву. И тогда, победоносно тявкнув, пёс оказывался подле, взгромождал на плечи лапки с чёрными пружинками подушечек, и принимался приветливо облизывать лоб. Было щекотно и слюняво. Тем не менее, я наловчился улавливать ехидный миг в зрачках, и старался отпустить палку первым. И тогда Боб недоуменно приседал, притворялся побежденным, игриво заваливаясь на бок, а я начинал чесать ему холку и за ушами. Пёс медленно, неуклюже даже переваливался на спину, подставляя мускулистый тёплый животик, чтоб его и там почесали.

Вероятно, вначале его назвали Бобиком, но, вымахав, заставил прежних хозяев вызвать к себе уважение и изменить имя на солидное. В действительности: захоти он, то отобрал бы у меня махом ту палку. Помимо куцей бульдожьей челюсти имел и другие признаки боксёра: сильные плечи, упругий и гладкий торс, уверенно стоящий на лапах, словно выросших не под телом, а вдоль него. Ушки торчком и объёмные глубокие глаза, в которых, не было породистой надменности. Они были светлыми, где-то даже зелёными, будто только что вымытые летним дождём. Крупная дворняга, одним из предков которой, вероятно, был колли, проглядывала в Бобе не только тёмно-рыжим окрасом, но и в шее с царской горбинкой, и, конечно же, в совершенно не куцем, а прямо глядящем пятаке носопырки. И уже – само собой – характером псина задалась не в благородного дона, а в беспородных папашу своего или мамашу. Пёс действительно напоминал боб: упругий, покатый, продолговатый, твёрдый и юркий, мог выскочить из скорлупы будки с такой резвостью, что осмелившийся оказаться в пределах досягаемости чужак вряд ли бы успел отскочить.

И хотя свою службу на цепи пёс нёс исправно, я бы не сказал, что был он прямо-таки вундеркиндом, скорее наоборот – приветливым, как большинство деревенских дурачков. Иные собаки переставали брехать, когда ты ещё только подходил к калитке, узнавая твой запах из-за забора и приветствовали затем с видом преисполненной достоинства стражи у княжьего крыльца. Боб же надрывался в ошейнике – даже когда уже окажешься во дворе, попадая в пределы видимости. И только несколько шагов спустя, пёс тебя признавал, начинал виновато суетится, переминаясь лапами, а прут хвоста дребезжал и вихлялся по немыслимым траекториям.

Вообще-то подобным породам, как и их незадачливым отпрыскам, хвосты при рождении принято купировать. На нашей же городской окраине никто подобной ерундой себя не беспокоил: что вышло, то вышло – лишь бы дом охранял, да где попало не гадил. К тому же единственное ветеринарное заведение находилось, как чёрт закинул: не знаешь, так и не найдешь. Оттого Боб напоминал несуразного маленького львёнка, потому как кончик его голого рыжего прутика заканчивался небольшой волосяной кисточкой. Да ещё и достался бабушке уже взрослым, с таким вот хвостом.

Раньше баба жила в другом конце города, деда умер два года назад, и избушка совсем покосилась и захирела. Мы же и Рыжиковы – две семьи – обосновались в пригородном посёлке Шоферском, название которого говорило само за себя. Неподалеку завод керамзитного гравия, автобаза городских мусоровозов да глиняный разрез кирпичного завода. И всё же дома здесь поновее, построенные не более двадцати лет назад. Вот дочки и присмотрели матери домишко подле себя, перевезли мою бабушку, как та ни упиралась, а соседи по какой-то причине и псом одарили, взяв себе собаку помоложе.

Полагаю, не оттого, что я оказался у неё одиннадцатым и самым младшим внуком, а в силу прескверного характера баба Наташа нисколечко не походила на тех шаблонных бабушек, что сверх меры потчуют пирогами и коровьим молоком. Никогда и никого баба не усаживала за стол, реагируя на твоё появление как на досадные заботы: словно муха в дом залетела либо комар. В доме имелось две небольшие комнаты, пройти в которые можно было только через кухню с финской печью. Стол всегда чистый: ни ложек, ни крошек. В зальной комнате стол под кружевной скатёркой с пустой вазой и фотографией деда в рамочке. Окна постоянно плотно задёрнуты шторами, а на комодах – горшочки с алоэ.

В левом дальнем углу горела лампадка под иконой, изображавшей женщину с младенцем. Немногословная, бабуля порой громко отрыгивала икоту, при этом крестила рот, приговаривая: «господипростисогрешила» скороговоркой. Всегда в валенках, опоясанная шерстяным платком вокруг поясницы, в заношенной жёлто-зелёной кофте с пуговицами со свиной пятак величиной, маленькая, грузноватая, постоянно бродила из комнаты в комнату, прихрамывая на правую ногу, и отрывисто приказывала: это не трогай, туда не лезь. В своём вечном кирпичного цвета платке и мужских тесных очках на резиночках, с тяжёло опавшими уголками губ она напоминала неопрятного смотрителя в деревенском музее, куда заходят лишь затем, чтоб переждать жару или дождик. Телевизора баба не имела из принципа, и даже оставшийся от их с дедом совместной жизни подарила на свадьбу Ленке Рыжиковой. Была чуть глуховата, оттого радио в доме трещало громко, и не переставая: от гимна до гимна.

Оттого, приходя к бабуле, в доме я не задерживался подолгу: здоровался, обозначая своё присутствие, спрашивал про самочувствие, как просила мама; несколько минут стоя, ибо присесть не предлагалось, выслушивал её ворчание по поводу того или иного родственника – тот напился, а этот живёт с кем попало. А поскольку из пятерых её детей в живых осталось три дочери, а две оказались поблизости, больше всех доставалось старшенькой, Хвидоре, и её соответствующим фамилии рыжеватым и огрублённым – словно неряшливо натёсанным – сыновьям, Тольке и Сашке. Надо сказать, что повод они давали. Ещё не закончивший школу сухопарый конопатец Саша уже обклеил двери в своей комнате этикетками от выпитых им портвейнов, а готовящийся к армии Толя предпочитал водочку, после которой с наслаждением поколачивал свою беременную жену либо гонялся с топором за отчимом по огороду.

Перехватив бабулю на паузе, говорил, что пойду во двор поиграть с Бобом, и на час-полтора она забывала о моём присутствии. Затем, словно спохватившись, выхрамывала на крыльцо и начинала мной распоряжаться. Некоторые хлопоты я не понимал. Известно, зачем нужно натаскать в баню дров и воды, мы сами приходили к бабушке в баню, поскольку свою перестраивали. Ясно, для чего нужно было слазить в пахнущий плесенью погреб – бабуле захотелось солёненького, особо предпочитала квашеную капусту с редькой. Но зачем нужно было переставлять инвентарь в сарае с места на место? Сама бабуля огородом не занималась, мы ей и копали, и садили, и снимали урожай; скотины, кроме кур, не держала, и я был уверен – в сарай не захаживала с момента переезда. Но сколько вил, тяпок, лопат на месте, не пропало ли чего – ей обязательно надо было знать.

Пока я возился и склонялся к мысли, что пора бы и линять по направлению к домашним, где чего-то можно и пожамкать, покачаться в гамаке и дожидаться с работы маму, Боб изредка поскуливал, перебирая передними лапами; принимался грызть кость с оглядкой в мою сторону, недоумевая – отчего я законопатился в стайку для бесполезных занятий вместо того, чтобы играть с ним…

Последнее длинное предшкольное лето на Шоферском тянулось бесконечно: я шатался с утра до вечера где желал, предоставленный сам себе, бездельничал и только позже понял: то было самое что ни на есть счастье – уютное тёплое и безразмерное. Но оно было скучным. Телевизор быстро надоедал, картинки в книжках не изменялись, как мультики; родители с утра уходили на работу и меня с собой не брали, как ни просился. Однажды отец, устав от канючек, взял всё же, но там было ещё скучнее. Экскаватор просто копал глину и вонял мазутом. Вокруг было грязно, муторно, запустело, и даже местные – разреза – прикормленные собаки со мной не играли, а уныло валялись в тени, зевая и сонно выгрызая из шерсти репей. Детей на нашей улице было немного, и почти все куда-то на лето подевались. Кроме вертлявой Паулины в самом первом доме у трассы в город. Но родители похвастаться передо мной коллекцией фантиков от конфет её без присмотра отпускали ненадолго, а ещё они держали гусей. И когда те выходили на прогулку, я спешно ретировался, потому что самый главный гусь меня не любил. Завидев, начинал хлопать себя крыльями по бокам, изгибать шею, словно подкрадываясь и намереваясь цапнуть за пятку. Оттого, кроме Боба, друзей тем летом у меня не оказалось. И у него, помимо бабули, выносящей ему в миске месиво из невкусных каш и хлеба, знакомых не наблюдалось. Неудивительно, что он радовался моим посещениям, и, отбросив свои собачьи дела – грызть кость, гавкать и дрыхнуть в будке, – увлеченно следовал всем моим ребячьим придумкам.

Михаил СТРЕЛЬЦОВ

На пороге стоял высокий молодой человек. С явным облегчением он опустил на пол огромную сумку и представился:
- Приятного отдыха. Извините за беспокойство. Я представитель совместного сибирско-американского предприятия. На этой неделе широким спросом пользуются противогазы с запасным комплектом баллонов. Не желали бы приобрести? Цена одной штуки 250 долларов. Гибкая система ски...
- Сколько?! - не поверил Сергей Константинович.
- Чему тут удивляться? - коммивояжер нагло ухмыльнулся. - Вряд ли найдете подешевле. Запас кислорода на 4 часа. Уютная модель. Мой совет: берите ту, что без шланга. Очень эргономично.
- Спасибо. Не надо.
- У вас есть? А может - дырявый? Проверяли? В таком случае осмелюсь предложить новейшую модель «Батискафа». Набираете ванну воды, ныряете и плаваете в свое удовольствие, пока всё не кончится. Цена комплекта...
- Не стоит. Не хотелось бы обижать, молодой человек, но я ничего не куплю. Да и с наличными туго.
- Тогда, может, это, - визитер щелкнул по горлу и распахнул пиджак.
Во внутреннем кармане Сергей Константинович обнаружил выпуклость. О предмете красноречиво свидетельствовало его горлышко, завинченное желтой пробкой.
- Очень расслабляет. Снимает стресс, - продолжал трандычать продавец всякой всячины.
- Если не ошибаюсь, предложенная вами сделка противозаконна, - помрачнел хозяин. - Сейчас я вызову охрану...
- Охрана? Какая к чёрту охрана?! - явно вызывающе загоготал представитель. - Посмотрите сюда! Не бойтесь. Выгляните в коридор. Они все смылись еще утром.
- И вам привалила лафа? - вопрос прозвучал утвердительно. Сергей сам когда-то начинал с продавца электронных телефонных справочников и достоверно знал, что в гостиницы любители легкой наживы не допускались. Другие времена, другие нравы. Наглость коммивояжера, предложение купить водку окончательно вывели из себя.
Сергей представил, как соглашается «снять стресс», невзирая на запрет спиртных напитков, официально утвержденный 12 мая 2021 года, вежливо приглашает визитера составить ему компанию. Тот, конечно же, отказывается, ссылаясь на объем работы и профессиональную чистоплотность. Тогда Сергей Константинович приглашает его в номер с целью посмотреть товар. Затем достает пистолет и стреляет в голову. Представитель падает в кресло и застывает удивленной тряпичной куклой. Сергей берет сумку, выходит на улицу и раздает противогазы встречным и поперечным. Просто так. Потому что знает, как чувствовать себя обделенным. Потому что ему вчера не досталось противогаза, не говоря уж о новейшей модели скафандра для подводного плавания. И купить на рынке или где-то еще он позволить себе не мог. В кармане брюк окончательно сминались четыре жалкие десятидолларовые банкноты. Единая валюта, мать ее за ногу!
Самое смешное, что он мог себе позволить поступить именно так, не боясь понести наказание. Ловкач представитель действовал на свой страх и риск, охраны действительно было не докричаться и вообще само слово «охрана» напоминало щелчок лопнувшего мыльного пузырька, переставая что-то означать.
Одно печалило. У Сергея не было пистолета. А по-другому убивать он не хотел - с учетом того, что никогда раньше не убивал и смутно представлял себе, как это делается без пистолета. Даже не допускал мысли о ноже или удавке, поскольку содрогался от отвращения, представив, что может прикоснуться к этому высокому молодому человеку или к товарам.
- Не желаете? - шелестели губы, капельки слюны прыгали с них чуть ли не в лицо. - Кокаин? Нет? Возможно - с уколом...
- Пошел вон! - рявкнул Сергей Константинович и хлопнул дверью.
С полчаса он нервно ходил по номеру, без причины трогая предметы и переставляя их с места на место. Фарфоровые безделушки, бра, пульты. Он раз восемнадцать включал и выключал свет, стереотелевизор передавал обычный набор новостей, только без изображения. Вместо него на трех экранах плясали снежинки черно-белого происхождения. Сергей прошел в ванную, от нечего делать намазал пеной подбородок и, выжидая положенные две минуты, смотрел на себя в зеркало. Он еще застал те времена, когда бритье занимало больше времени и требовало электрических приборов. Но тогда всё было иначе, он мог бесконечно наблюдать свою физиономию в разных зеркалах. Теперь же ненавидел отведенные две минуты на окисление щетины. Конечно, можно было не смотреть, но сила привычки. Невозможно оторвать взгляд от собственного лица, которое меняется. Морщины, залысины, мешки под глазами. Он стареет. Вот-вот и найдется седой волосок. Еще немного, и войдут в свои права артрит и остеохондроз. Он уже пьет таблетки от гипертонии. И кровь не принимают на станциях переливания.
37 лет. Сергей задумался о времени. Ровно сто лет назад родился его дед. Он скончался, не достигнув рубежа 50, так и не повидав внуков. Отец, участник знаменитого движения «За разум», подхватил в камере воспаление почки (но Сергей Константинович подозревал, что не обошлось без полицейского вмешательства) и скончался, не узнав, что через два месяца многое изменится и введением «сухого закона» не ограничится. Ему было тогда 24, отцу - 45. Сколько еще? При всем хорошем лет 10-15. От судьбы не скроешься. Как мало! Щеки защипало, Сергей ополоснул их теплой водой и побрызгал одеколоном. Чего он достиг? Даже сейчас понапрасну теряет время. Сначала обрадовался, помнишь? Представился шанс поработать над диссертацией. Правильно, к чёрту! Сяду и поработаю.
Он разложил на столе листочки, выписал формулу, отождествил ее с предыдущей, но вывод ускользал, бессмысленно крутился над головой и взрывался тем же пузырем, что и слово «охрана». Сергей с ужасом уставился на титульный лист докторской и понял, что ее название «Влияние супермодемной записи сигнала на трехмерное голографическое изображение на примере межрегиональной информационной сети» ничего ему не говорит. Более того, не имеет значения. Особенно теперь, когда нет противогаза.
Ему сразу не понравился город. Возбужденный, подозрительный народ в омнибусе шептался:
- Слышали? Плавучая!
- Поплавок?
- Какая разница! Лезет на нас! Что делается?!
Затем его не принял администратор завода. Командировочные зависли на неопределенное время. Он сунулся в патентное бюро, но там оказался санитарный день, который длится до сих пор. А было всё, как обычно. Думал обернуться за два-три дня. Застрял на неделю. Мечта всей жизни - уединиться и дописать докторскую. И что?
Плавучая. Поплавок.
Как легко воспринимать то, что не здесь! Отец рассказывал о Чернобыле. Когда это было? Где? Почему? Отмахивался. Опять упал самолет. Так то в Индии! У нас, слава Создателю, всё тихо-мирно. На Марсе жизни нет. Бредбери ошибся. И все предсказания фантастов не что иное, как выдумка, способ пропитания. После того, как точно установили, что люди одни во Вселенной, космические исследования свернули. Не до них. И на Земле нашлись неотложные дела. Четырнадцать лет хаоса и анархии. Диктатура. У власти злобный карл Виктор, бывший одноклассник. Вот так. Кто-то живет во дворце с подземными бункерами с нескончаемым запасом кислорода, кто-то на последние деньги нанимает турбо и застревает в гигантской пробке на выезде из города, в пыли, в духоте шлепает обратно в убогий гостиничный номер. А над всем этим - Плавучая.
Сергей плюхнулся на кровать, вмял лицо в поролоновую подушку и постарался забыться. Может быть, стоило купить водку? Говорят, она притупляет осязание, способна вогнать в долгий сон. А во сне... не почувствуешь. Перевернувшись на спину, расстегнул воротник сорочки. Становилось душновато, горло требовало звука.
- Код 18. Три. Сорок. Шесть. Четырнадцать.
Механическая головка пульта высветлила столбик цифр, включая видеофон.
- Кто это? Вас не видно. Перезвоните.
- Подожди, Женька. Не отключай.
- Сергей? Что у тебя со связью?
- Плавучая, - сипнул он, пытаясь разглядеть за мельтешением ряби лицо бывшей супруги. - Я в эпицентре.
- Чего и следовало ожидать, - Женя, видимо, только что вымыла волосы, темно-рыжие патлы загогулинами нахлестывались на дребезжащее изображение.
Ему было тяжело разговаривать, особенно с «бывшей». Тем более, когда у нее количество глаз и ртов варьировало от четырех до восьми, а посередине лица зияло темное пятно, салютующее зелеными зигзагами.
- Меня послали в командировку. А тут такое. У вас что?
- Обещают, что заденет краем. Дышать будет можно, все равно, что в горах. Я на всякий случай Ляльке взяла «Батискаф». До сих пор ныряет от восторга. Зачем звонишь?
- Нельзя поволноваться?
- Ты - нормально? Получил снаряжение? Передавали, что вам бесплатно раздают.
- Только на производстве. А я - командировочный.
- И что?
- Ничего. Вчера еще раз заезжал, три часа отстоял в очереди. Не хватило.
- О чем ты говоришь? Обязаны выдать! Потребуй!
- Женя, у кого? Все смылись неделю назад. Слушай, извини. Но ты одна можешь мне помочь. Я вставлю кредитку, переведи 300. Потом отдам.
- Да? А полы тебе не помыть?
- Я могу умереть, - Сергей покрылся потом, голова предательски закружилась. Сразу было ясно - не стоит. У Женьки снега зимой не выпросишь. Но неужели она еще злится? И правильно делает.
Когда тебе тридцать пять, а жизнь как в старом анекдоте: «Доктор, меня все игнорируют! - Да? Следующий!», вспоминают о тебе, только когда надо исправить ошибку в сети, допущенную какой-нибудь жирной теткой, одновременно болтающей по видеофону и жующей чипсы над клавиатурой; когда забывают упомянуть твою фамилию в патенте на новейшую разработку проекта, над которой не спишь ночами; когда СиБиР постоянно прослушивает разговоры и ежеквартально вызывает на подписку, корректно и настойчиво спрашивая: не вспомнил ли он о еще каких-либо письмах и беседах отца - невольно захочется что-то изменить, сломать, создать на старом месте новое. Завести женщину, обозвать шефа идиотом, сменить жилье, город, страну, ограбить банк или выиграть уйму денег, таскаться по кабакам, прожигая остатки жизни. Сделать так, чтобы тебя заметили, не забыли, узнавали. Потому что ты, чёрт возьми, таращился на монитор и писал программы, когда другие сверстники тискали девчонок на заднем сидении отцовского турбо, воровали, скупали, перепродавали. Потому что ты в тридцать лет стал кандидатом наук, а в сорок - собираешься стать доктором этих самых, как оказалось, никому не нужных наук.
Его хватило только на первое. Любовница не принесла долгожданной радости, единственное - показала другую жизнь. Искусство. Он занялся любительством. Театральную студию вел высокий степенный старик Федор Стуков, в прошлом, говорили, известный актер кино. Того, двухмерного кино, со съемками на природе, с декорациями, неуловимым запахом балагана и импровизации. Репетируя в пьесах отца, Сергей невольно задумался, почему суть его творчества сводилась к непротивлению насилию? Где он, отпетый разбойник второго десятилетия, почерпнул подобную идею?
- Слышишь? Алло?
- Да, Женя. Я задумался.
- Живой? Могу только сотню. Остальные попроси у своей артистки.
- На том свете есть кредитки?
- Даже так? Давно?
- Сообщили пару месяцев назад. Вызывали. При попытке к бегству.
- Ох, Серега. У тебя талант ввязываться в истории.
- Я не знал, что театралы параллельно бойцы Сопротивления.
- Теперь знаешь? И что тебе - легче стало? Ладно. Еще двадцатку. Больше нет. Честно.
- И на том спасибо, - Сергей вставил кредитку в щель видеофона, тот закряхтел, щелкнув. Пульт сообщил сколько, когда и от кого. Затем заштрихованная Женя исчезла, уступив место надписи.
Он еще раз прочел о том, что в связи с чрезвычайным положением, через 72 минуты просят всех надеть противогазы, убедиться в герметичности окон и дверей, обнаруженные щели заткнуть, завесить все проемы одеялами. Просили помнить о концентрации кислорода, не делать резких движений, сохранять спокойствие. Подобная запись появлялась на экране и передавалась в эфир каждые десять-восемь минут, только цифра менялась, уменьшаясь. Современные технологии могут предсказать практически всё, кроме одного.
У него нет противогаза. Но он собирается его купить. Просить, умолять того мерзкого торговца уступить в цене, если тот, конечно, не смылся из гостиницы. Сергей выглянул в холл. Тишина. Как в склепе. Даже хуже. Ему показалось, что он вновь идет по длинному тюремному коридору, за тяжелыми дверьми крики, плач, проклятия. В конце коридора узкая лестница вниз. В морг. Попытка к бегству. Смешно. Как убежать из подземных катакомб, оставшихся в наследство от прошлого тысячелетия? Ее пытали. И в этом виноват он. Он должен был предупредить ее, их, Стукова, что за ним ежеминутно наблюдают. Но разве они не знали? Разве не «Библио-програм» было их целью? Сотни, тысячи, миллионы компьютеров два раза в месяц теперь иллюстрировали библейские сюжеты. Их невозможно было отключить, предугадать закономерность, чтобы отослать работников во внеочередной отгул. И умы понемногу захватывали, по кусочкам воссоздавая Новый Завет, люди узнавали всё больше и больше. Он назвал вирус именем отца - Константин. Он один знал код дешифровки. Но она им об этом не сказала. Иначе... не было бы этой гостиницы, обычной командировки, где обычный инженер-программист внезапно наткнулся на свое необычное изобретение, можно сказать, столкнулся с ним, споткнулся об него.
Компьютер за столом дежурной меланхолично повествовал поставленным баритоном Стукова главу Апокалипсиса. Непредсказуемый хронометр почему-то именно сегодня решил запустить «Константина». Дежурная, как и следовало ожидать, отсутствовала. Сергей присел за стол и вчитывался, слушал, пока более громкий, бесстрастный голос не известил:
- Дорогие соотечественники! Осталось 34 минуты до прохождения над городом Третьей озоновой дыры. Просьба, по истечении этого времени надеть противогазы...
Но Сергей не отрывал глаз от монитора, где чередой менялись картины: гора черепов в пустыне, неестественно изломанное существо Дали, люди за решеткой, кормящие голубей. Всё не так. Глупо. Примитивно. Создавая программу, он нащупывал наугад, теперь снизошло вдохновение. Можно всё улучшить, поменять, усовершенствовать, запустить десяток новых вирусов, более мощных. Библия - это начало. В компьютеры могут ежедневно вгрызаться картины, портреты, стихи. Воскресить Канта и Платона, Шекспира и Пушкина, Ван Гога и Пикассо теперь по зубам. Еще многое предстоит, он сможет. Им не надо додумывать, начинать всё сызнова, жить дальше, не повторяясь, не теряя на это время, которого...
Представитель вышагнул из сумерек, темные патлы волос свисали на лицо, придавая ему сходство с самодовольным утопленником.
- Хо-хо, соотечественник! Любуетесь игрушкой? Хоть раз бы взглянуть на чудака, что ее придумал!
Сергей Константинович поднялся из-за стола. Нет, показалось. Никто не следит за ним, по крайней мере, последние три дня. Им слишком дорога собственная шкура: умотали, либо скрылись в кондиционируемых подвалах. Всего лишь торговец всякой всячиной. Мелкий плут, молодой прохвост.
- Слушай, - ему был противен свой голос, униженные интонации, но ничего не мог с этим сделать, - у меня есть немного денег. Сто двадцать на кредитке и вот - сорок мятых долларов. Не уступишь в цене?
- Что? Твоя кредитка - пшик! - ухмыльнулся торговец. - Ты вообще смотришь телевидение? Что было там, где пришел Поплавок? Скрюченные тела, расплавленный металл! Завтра ни один банкомат здесь не будет работать! Так что мистер Сорок Мятых Долларов, предложите что-нибудь еще. Кстати, осталось совсем немного. На рынке они уже идут по куску. Не ломай комедь, гони четыре сотни, и разойдемся.
Сергей опустился на стул:
- У меня ничего нет.
- Так не бывает, - на полном серьезе заявил представитель, оперся о стол ладонями, навис, высокий, продолговато-нереальный. - Кому ты здесь нужен со своими мятыми долларами? Такие должны сдохнуть. И всё! Чем ты занимался всю жизнь?
«Два часа, а темно как... в морге», - подумал Сергей, невольно наблюдая за улицей через витражи. Плавучая вступала в свои права, превращая жаркий июльский денек в промозглую октябрьскую серость. Он хотел сказать грубому человеку, что всю жизнь писал программы, что в школе даже Великий Виктор потихоньку списывал у него; что разработал «Константина», и если он, владыка сумки с противогазами, хотел увидеть программиста, за которым охотится всё СиБиР, пожалуйста, смотри! «Всё, что у меня есть, - хотел сказать он, - это шифр. Бери. Владей. Я знаю, как придумать еще и еще, если буду живым». Но что-то не пускало, заклеивало рот.
Плавучая. Избирательный Страшный Суд. Третья озоновая дыра. О первой, появившейся, когда отец еще пробовал кропать нескладные стишки в конце прошлого века, знали совсем мало. Вторая, возникшая над Антарктикой в начале двадцатого года, растопила могучие льды, и Ледовитый океан распростерся до Уральских хребтов, поглотив часть Европы и половину некогда большой Российской республики. Правительство, быстро смотавшееся в Новосибирск и страдающее избытком гениальности, выпустило в воду восемнадцать ядерных зарядов, испаряя галлоны, превращая в пар и выжженную пустыню бывшие столицы и плодородные земли.
Что он мог сделать с этим? Выть от бессилия? Мечтать о разуме, как, если честно - так себе писатель, но чуть ли не единственный, кто сберег свои рукописи, баламут-папаша? И теперь, когда из загубленных просторов спустя четырнадцать лет выползла Плавучая, что оставалось делать ему, бесправному, затурканному инженеру? И сейчас, перед надвигающейся алчной бездной, его спросили, чем он занимался - что ответить? Поднял дочь, написал кандидатскую, сделал попытку законспирированного бунта? Но он знал, он, правда, всегда это знал. Не так ли?
Сергей поднял тяжелую голову, марево духоты коконом укутывало гостиницу, пот промочил подмышки и потихоньку защипал спину:
- Я всю жизнь ненавидел таких, как ты. Я жил назло и творил вопреки.
- И много добился? - хохотнул представитель. - Пойми, мужик, ты издевался над собой, а я продавал тебе помощников в этом. И вся разница в том, что у меня есть противогаз, а у тебя - нет. А сказка про Поплавок - фигня на постном масле. Это не он. Это наша гребаная планета вертится. А значит, мы вернемся к нему через год. И я всегда буду продавать противогазы. А ты - подыхать.
- Я убью тебя, - заявил Сергей.
- Попробуй. Но, по-твоему, кто даст гарантию, что завтра, через год, через два, кто-то не убьет тебя за этот же противогаз? Пробуй. Всё равно мной не станешь. А если хочешь жить - попроси. Просто встань на колени и сделай это. Что? Ты ведь всю жизнь только этим и занимался. Жрал, что дадут. Почему бы сейчас не продолжить? И тогда, может быть, я дам тебе в долг четыре сотни. По рукам?
Сергей засмеялся, он хохотал, покрываясь потом. Потому что - Плавучая. И наглый торгаш, и его мир ничего перед ней не значили, лопнув вместе с охраной и названием диссертации. Поднялся и пошел в номер.
- Эй, ты куда? Думаешь, если заткнул все щели, и не будешь делать резких движений, тебе хватит кислорода на все три часа, что мы будем под ней?
- Не мечите бисер перед свиньями, - ответил Сергей Константинович, подражая голосу Стукова, ковер под ногами ускользал, перед глазами разбегались оранжевые круги, грудь высоко вздымалась. Но он видел, как озадаченный представитель напялил маску со шлангом, лупая огромными рыбьими глазами, плюхнулся за стол дежурной и водрузил на него ноги.
- Самоубийца, - крикнул напоследок. Но и слова уже переставали что-либо значить.
В гостинице стало темно. По всем законам подлости одеяло в номере было в единственном числе и своими размерами не превышало оконного проема. Из образовавшейся щели сквозило ледниковым периодом. Сергей не стал включать свет, зажег спичку, но та погасла, вторую постигла та же участь. С пятой попытки прикурить удалось. Дым не растворялся, а нимбом окутывал голову. Сергей смотрел в окно, шершавое одеяло царапало щеку. Ему просто необходимо видеть, как всё будет. Если было бы всё так просто, если были когда-то святые угодники, и Иисус ходил по воде, почему бы сейчас не получить, хотя бы на время, микрон Божьей благодати, чтобы усилием воли остановить это.
Плавучая - гигантская серая бородавка. Вопреки досужим домыслам и иллюзиям, действительно стояла на месте, а вращающаяся в пространстве планета стремительно наталкивала на нее город, гостиницу, человека в сумеречном номере и тусклую искорку сигареты. Сергей продолжал потеть, но зрелище вызывало внутри него глухую, знобящую дрожь. Осьминог дыры с черными прожилками инея, окутанный горелой паклей туч, дышал дьявольской безжалостностью могучего ледохода, крушащего веками устоявшиеся льды.
Сигарета погасла сама собой, ее безвременная кончина, как ни странно, вернула Сергея в реальность. Он еще что-то должен сделать. Метнувшись к столу, спешно сгреб листы диссертации, сердце зашлось. Дышать становилось труднее. Марс Бредбери. «Не делать резких движений», - вспомнил он, утирая с лица пот. Аккуратно баюкая рукопись, уложил ее в кейс, на глаза попался старенький «Кодакоид». Кейс отнес в ванную, запихал под нее, ополоснул лицо, вернулся, озадаченно щурясь. Безделушки на трюмо исполняли незамысловатый танец дрожи. Озабоченно ощупывая карманы, Сергей вынул кредитку, вернул по видеофону Жене занятые деньги, попутно читая надпись об оставшихся девяти минутах. В безрассудном наитии сдернул с гардины одеяло, отфокусировал объектив и отснял несколько кадров. Не он один должен знать, как это происходит.
Бездна надвигалась неотвратимым кошмаром. Нарыв на теле неба. Выпуклые серые мозоли сердцевины, разъединенные сединой, вдавливали в землю розовую тень, оставляющую за собой вмятины, словно некий кошачий демон волочил по планете когтистые лапы. Сергей даже знал его имя. Солнце. Антиатмосфера преломляла солнечные лучи, открывая их истинную мощь и всесилие. Деревья не горели, просто гнулись и рассыпались обугленными опилками. На глазах скукоженная зелень обметала черным узором подол безжалостной тени. С трехъярусной турбостоянки, смешно подрыгивая, переворачиваясь, разрывая турникет, посыпались спичечные коробки машин, укутываясь в полете невзрачно-маслянистым шаром огня, который тут же гас в обескислороженном пространстве.
Пикнул зуммер. На мониторе, зарябив, постепенно позитивировалось лицо. Но Сергей уже был не в силах отвести взор от Плавучей, она притягивала, как всё величественно-безобразное, своим безразличием и могуществом поедая разум. Лицо на мониторе пыталось что-то говорить, но было уже всё равно. Пусть даже Великий Виктор вдруг вспомнил о нем, предлагая пост вице-президента и спасение жизни за шифр.
- Оглох, мужик?! - рявкнуло в нетерпении.
Сергей Константинович недовольно покосился на внезапного собеседника. Акулье вытянутая зеленая харя со стеклянным блеском за выпуклыми окулярами.
- Беги сюда, черт тебя подери! На! Надевай! Потом разберемся! - монстр тряс чем-то желеобразным, и до Сергея дошло. Но он не пошевелился.
Неужели они не понимают? Бесполезно. Страусы. Как можно бороться с этим ? Он механически поднял фотоаппарат и в плавной нереальности продолжал снимать. За стеклом мельтешили снежинки, иней стал покрывать недавно побритые скулы. Сергей облизнул сосульки губ, поднимая взгляд, первый ком облаков цеплялся за крышу, безобразные струпья нависали над ним, размеренно дышащие, сжимающиеся и раздвигающиеся.
- Хрен с тобой! - гаркнуло сбоку.
И тут же треснуло, с грохотом разверзлось, вырывая из динамика вопль.
- Мои глаза! Нафиг! Мои чертовы глаза!
Вздрогнув, Сергей повернул онемевшую шею. По ту сторону экрана металось за столом чудовищное месиво. Изрезанные осколками витража ладони пытались нащупать середину лица, откуда из трещин окуляров вытекали темно-красные ручейки. Тут же, подпрыгнув, видеофон скатился на пол. К окну прилепилась вывихнутая физиономия вихря, скалясь, он шлепнулся с размаха о раму, и Сергей увидел, как стекло покрывается змейками трещин. Выдохнув:
- О, Господи! - он вмял в живот фотоаппарат, согнувшись, приник к полу, осыпаемый сверху осколками.
«Сохранить снимки... Сохранить...», - стучало в висках, Сергей накрывал собой «Кодакоид», чувствуя ломоту в пальцах и суставах. Корчась, по-рыбьи хватая ртом ничто, разрывал лицо об остроганные звезды, резал об них язык и губы, глотал покалывающий хруст. Хрипя, шепнул кому-то:
- Я иду к тебе, Офелия. Каждому своя чума...
Маленькими фонтанчиками один за другим взорвались фарфоровые слоники на трюмо. Над бьющимся в судорогах телом воздух вырвался в разбитое окно с громким последовательным:
- П-пл-ы-лы-ыш-чы-ок!

Михаил Стрельцов - поэт, прозаик, автор книг стихотворений «Ладонь», «Окаянная осень», «Несостояние» и книги рассказов и повестей «Балкон», член Союза российских писателей, живет в Красноярске.

Стрельцов Михаил - это писатель, который любил творить прозой, автор многих эссе и знаменитый переводчик. Он был талантливым и успешным человеком. Кроме того, в некоторых рассказах проявил себя тонким психологом. В статье расскажем о судьбе этого известного человека.

Михаил Стрельцов: биография

Будущий писатель родился в 1937 году 14 февраля. Деревня Сычин - родина Михаила, которая располагалась на территории сегодняшнего Славгородского района Могилевской области Белоруссии. Отец писателя был обыкновенным, но умным человеком, и работал в деревне учителем.

Михаил окончил школу в 1954 году. После этого поступил на филологический факультет журналистики БГУ им. В. И. Ленина, где учился 5 лет. Окончил институт в 1959 году. Сразу же пошел работать в газету «Літаратура и мастацтва», где трудился до 1961 года.

Затем писатель работал в старейшем политическом журнале «Полымя» с 1961 по 1962. Потом он перешел в литературно-художественный журнал «Маладосць», где проработал до 1968 года. Руководство газеты «Літаратура и мастацтва» убедило вернуться Михаила к ним на более выгодных условиях, и тот согласился, где трудился до 1972.

Уже в 1984 году Стрельцову предложили стать заведующим отделом искусства. Он с удовольствием начал работать на данной должности, где тоже добился успеха. При этом получал хорошую заработную плату. Конечно, он не хотел потерять прибыльную работу, поэтому стремился задержаться на этом месте как можно дольше. Однако при этом не забывал о своем увлечении и в свободное от работы время писал прозу.

В августе 1987 года умер Стрельцов от рака пищевода. Похоронили писателя в Минске на Чижовском кладбище.

Творчество

Дебют автора состоялся в 1957 году в журнале «Маладосць». В нем был опубликован рассказ «Дома». Первый сборник Стрельцова вышел в 1962 году под названием «Блакітны вецер», в котором писатель проявил себя не только хорошим психологом, но и знатоком жизни и быта в городах и селах.

Михаил опубликовал в 1966 году замечательный сборник «Сена на асфальце», где удивительнейшим образом смог раскрыть психологию человека. Повествование велось об одном студенте, который до недавнего времени был деревенским, а стал городским человеком. Здесь он показал гармоничное сочетание эмоций и интеллектуальности.

Уже в 1970 году Стрельцов издал повесть «Адзін лапаць, адзін чунь», где описывался характер одного подростка в послевоенное время. Это была психологическая повесть, которая довольно сложно читается, но в ней имеется много познавательных моментов. Именно здесь писатель раскрыл тот факт, как же сложно выживать в тяжелых условиях, и как дети умеют приспосабливаться к этому.

В 1973 году был выпущен сборник стихов «Куст можжевельника». Именно он придал красочность творчеству писателя, где чувствовалась тонкая психология и лирическое размышление.

Во многих стихах и сборниках прозы чувствовалась душевность, искренность автора, его чистота и верность человеческому призванию. Все эти произведения заставляют задуматься о смысле жизни, что делаем не так. Именно они дают каждому человеку уверенность в завтрашнем дне.

Множество книг в прозе (рассказы, повести) были изданы автором в 1986-1987:

• "Падарожжа за горад";
• "Выбранае";
• "На успамін аб радасці";
• "Мой свеце ясны".

Писатель в своем творчестве сочетал импрессионистические манеры и интеллект. Многие литературоведы утверждают, что Стрельцов Михаил Михайлович больше относится к филологическому поколению.

Многие из сборников переводились на польский, русский, украинский, болгарский, английский, итальянский языки. Сам Стрельцов тоже участвовал в этом процессе.

Издания

Стихов Михаилом Стрельцовым написано много. Кроме того, он издавал прозу, эссе, повести и рассказы. Некоторые из произведений даже были переведены с белорусского на русский язык:

• "Куст можжевельника";
• "Тень от весла";
• "Мой ясный свет";
• "Еще и завтра";
• "Жизнь в слове";
• "В поле зрения";
• "Загадка Богдановича";
• "Печать мастера";
• "Молодая гвардия" и др.

Еще Михаил написал литературно-критический сборник, где возвышал и анализировал великих людей: Богушевича, Купалу, Русецкого, Богдановича, Черного, Гартного, Коласа, Дубовку, Кулешова, Бядули, Горецкого и др.

Премии и награды

Благодаря поэтическому и драматургическому творчеству на белорусском языке, писателя наградили литературной премией Янки Купалы.

У Стрельцова была такая книга, за которую его и наградили. Это - сборник стихов «Свет мой ясный».

Заключение

Михаил Стрельцов был душевным человеком и это видно по его произведениям. Только такой честный автор сможет написать чистые, искренние и поучительные рассказы.

Михаил Стрельцов смог доказать, что именно благодаря откровенности и чувствам можно жить и радоваться жизни, а также передавать это состояние души окружающим людям.

А вы знаете: в Новосибирске

Кроме метро есть американские горки!

Не высокие и не низкие,

Напоминающие подпорки

Из какого-то фильма абсурда.

При непременном наличии молний и гроз

Эффективнее возгласы в утро,

Самолетнее паровоз,

Вытрясающий спесь и браваду.

Вдуматься если: позор на Оби нафига?

Просто тает былая прохлада.

Просто сблизились берега…

Даже чувствуется в Новосибирске,

Как переплетаются сны, наваждения:

Если падать, то весело, с визгом,

Если в небо - нежнее прощение.

А вы знаете: невероятно, но

Воланд придумал атракционище это,

Чтобы сумели вылететь в окно

Ты - Маргаритой, а я - поэтом…

Когда холодает резко –
Осень цитирует Блока.
Колышется занавеска
Над форточкой однобоко.

Мы, как всегда, не успели,
Гадаем - а что же с нами?
А где-то воют метели
Запертые в подвале

Меж банок, мешков, картошки,
Готовясь выйти наружу.
А мы подбираем крошки
Былых ощущений и тужим

О том, что могло быть дескать
А вышла только морока...
Колышется занавеска
Как будто цитирует Блока.

А казалось - ты мой астероид!

Чушь собачья - крушенье любви!

По касательной… и не накроет,

Лишь оплавит надежды мои.

Не сильно знать ещё притяженье,

В атмосфере избыток зеркал.

Пролетай, забирай отраженье.

Чушь собачья - разбитый бокал!

А казалось, что айсберг по курсу,

Ватерлоо, полундра, кабздец.

По касательной… Праздную труса.

Чушь собачья - крушенье сердец.

Оказалось, и я не Титаник,

Но бокал хлабыснуть не слабо.

По касательной лезет механик

Починять на корове седло.

Оттолкнулись, коснувшись краями,

Бьём хрустальный сервиз, он гремит.

Чушь собачья - меняться ролями

На осколках потухших орбит.

Всё так. Созвездие Коня,

Седок из лука бьёт прицельно.

Из декабря тащусь бесцельно

В какой-то год такого дня,

Мозаика хлопот вокруг

Где разом сложится послушно

В мгновение, что простодушно

Остановлю, сменю на лук.

И всех простив, секрет храня,

Я просто так, за между прочим

Помчусь под покрывалом ночи,

Взнуздав созвездие Коня.

У старого автовокзала,

Что дремлет в ночной тишине,

Дождёмся ни много, ни мало,

А снежного танца из вне.

Из мглы непроглядной навстречу

Спускается к нам снеголёт

И путает шапки и плечи

У тех, кто автобуса ждёт.

От спящего автовокзала,

По снегу сапожками - скрип,

Опаздывая, прибежала,

Просеевшись сквозь снеголип.

В автобусе в темень помчались.

И я любовался тайком:

В ресницах снежинки венчались,

В причёску вплелись ободком.

Я ничего не смыслю в астрологии,

Хоть с астрономом местным водку пью.

Он подарил мне телескоп убогий,

И я открыл вселенную свою.

Запутавшийся в знаках Зодиака,

Он размешал созвездия в вине,

Лез целоваться, хмурился и плакал,

И звезды пересчитывал во сне.

Что мне с него, когда за гранью Солнца

Сверхновая рождается печаль,

И небосвод когда вот-вот взорвется,

И сердце разорвется невзначай?

Когда звезда мне барабанит в крышу,

Когда любовь с печалью заодно,

Спит астроном, забылся и не слышит,

Как я лечу в разбитое окно,

В галактику любви, где нет прощаний,

Где ждет меня ласкающий озноб

Твоих ладоней и твоих желаний,

Где нам совсем не нужен телескоп…

ХОЛОДА

Не вымерли драконы - измельчали!

Ссутулившись, с горбами за плечами

Они входили в смерзшийся троллейбус,

Вжимались в шубы,

грелись,

грелись,

грелись

И раскрывали вогнутые рты,

Пуская пар.

Иероглифом надсадным

Давали знак собратьям по осадкам,

Пуская пар;

Иероглифом убогим

Давали знак собратьям по погоде:

Я здесь! Я одинок! Печален!

Не вымерли драконы - измельчали…

Буквально в несколько секунд

Влюбился в белую корову,

Шла босиком по небосклону,

Ее, наверно, где-то ждут.

Не торопясь, вослед верблюд

Задумчиво шагал куда-то,

Бежала белая собака

И крокодил искал приют.

За ним - курносый носорог

Царапал пузом о деревья.

Куда гурьбой бежали звери,

Я до дождя узнать не смог.

Пастух со взглядом холостым

Вел стадо спешно, без оглядки.

Навстречу резво шла доярка,

Гремя подойником пустым…

Мы мешаем друг другу в разумной системе дивана,

Мы не слышим друг друга, укутавшись в вакуум дела,

Может стоит напиться, затем чтоб меня отругала?

Потому что давно, так давно своих песен не пела.

Иногда поражает потеря способности плакать,

Когда яблоня пахнет разнузданно и неумело.

Мы мешаем друг другу, как кошке мешает собака.

Потому, Боже мой, как давно своих песен не пела!

Если не замечать ожидания Нового года,

На который несется вечернего чая торпеда,

Так и будем мешать скучный телеэфир с непогодой.

Потому что давно для меня своих песен не пела...

История первой любви –

Грустная сказка всего лишь.

О ней разговор заведи –

Возможно, не остановишь.

Лишь повод схватить за грудки

Невинной бумаги листок,

Мечтать, что потомки твои

Поищут судьбу между строк.

Не надо! И в этом вся соль.

Бессмысленный словопад.

Разлука - не смерть и не боль,

А память на вариант.

Как много значит для меня

Твой поцелуй последний, зыбкий!

Попытка крохотной улыбки

Так много значит для меня!

И знаю: нужен я тебе

Такой смущенный и далёкий!

Пора расстаться, вышли сроки,

Пусть даже нужен я тебе.

Пусть даже небо кувырком!

Нам в прятки не играть с судьбою.

Но сердце безутешно ноет

Под небом тем, что кувырком.

Рука в руке. Твоя ладонь

Дрожит, прощается и плачет.

Для нас обоих много значит

Вот так стоять: ладонь в ладонь…

ТРЕЛЬЯЖ

Бывают дни, как сны хорошие

В разгар осеннего тепла,

В которых женщины из прошлого

Встают в пути, как зеркала…

А.Новиков «Рыжей»

Отражение жжёт растравой,

Через триптих - старинный трельяж,

Где любовь - Змей Горыныч трехглавый

Не гнушался количеством краж.

Жарко, томно, кружатся ужимки,

Без желания трюмы раскрыв.

И любви золотистые рыбки

Салютую корытами вкривь.

Сказка краше крапивных укусов

Волдырями по сердцу прошлась.

Нить любви - разноцветные бусы

От бессилия надорвалась.

И скользили по грудям, коленям,

И по полу катились, как град,

Три любимых стихотворенья,

Отражая меня невпопад.

По тем подворотням любовь натерпелась -

Объятия наспех с портфелем под мышкой.

Ах Танечка! Как об тебя перегрелось

Ещё непроворное сердце мальчишки!

Где стужа-простуда - на лавке сугробик,

Прокисшая парта и прелесть прогулов.

Ах Танечка! Как ты наморщила лобик,

Слезою смочив у подушечки угол!

Предмет пересудов старушечьей скуки –

Внеклассное счастье среди комсомола.

Ах, Танечка! Что же такой близорукий

Твой выбор постели, финального гола?

По тем подворотням любовь обтрепалась,

Как невозвращенный Цветаевой томик.

Ах Танечка, Таня! Ты просто старалась

Построить свой собственный кукольный домик!

Но снова за парту зубрить интегралы,

Где стужа-простуда, там в сердце ледочек.

Ах, девочка Таня! Ты просто играла,

Слезой у подушки смочив уголочек.

Я - платье, скроенное вдоль

Твоей фигуры,

Меня ещё не знает моль,

А лишь купюры.

На шее ценник узелком

Немного душит.

Примерь, прищелкни каблуком -

порадуй душу.

Кто голым ходит средь людей?

Одни нудисты.

Купи меня, не пожалей -

Я новый, чистый.

И цену назначай свою,

она известна:

Со мной шагает к алтарю

моя невеста.

Хвались подругам, удивляй

настроем моды:

Не из кирзы - шаляй-валяй.

Вдвоём на годы.

Спускаюсь с плеч и до колен,

шуршу на бёдрах.

И пусть слегка обыкновен,

но не из гордых.

Служу тебе десяток лет,

сроднился с кожей.

Пятно очередных котлет

морщины множит.

Всё чаще остаюсь лежать,

нуждаясь в глажке.

Твоя цена растёт опять, мне -

две бумажки.

И наступил однажды день -

полы мной мыли.

Я улыбался: и теперь

не позабыли.

Я - платье, брошенное в бак,

кругом объедки.

Но развевается, как флаг,

лоскут на ветке…

Всё правильно! Вонзи, Оксана

Осины кол меж рёбер вглубь.

Приполз, как ежик из тумана,

К тебе мой скалящийся труп.

Тебе ль не знать, что мертвечину

Как ношу, волочить невмочь.

А превратить назад в мужчину

Возможно на одну лишь ночь.

Твоё бессмертие по праву

Замешано на волшебстве.

Лимит на чувства, на забаву:

Лежать и не пошелестеть.

В том и беда у вас, бессмертных –

Отмерить недоверьем грань,

Но я, похожий на инертных,

Полуживой - полунормальн.

Не соблюдая полумеру,

Чтоб волшебства отведать всласть,

Хотел Оксану-королеву

Хотя б, как минимум, украсть.

Не подались в Пигмалионы.

Вонзай же кол скорее в грудь!

У нас, у мёртвых, есть законы:

Кто возродил, тому и ткнуть.

******************

Бывают дни, где бесполезны лекари,

Где вечность сложена в пещере ледяной

Тогда я даже отражаюсь в зеркале,

Чтоб Герда знала, что ещё живой.

Тишина, тишина

Неразгаданная.

Молча выпьем вина

Ты да я, ты да я.

Вянут венчики роз,

Тают кубики льда.

Не допросишься слез

Никогда, никогда.

Не стареют часы

И, конечно, не лгут.

Ссоры горстку рассыпь

По столу, по столу…

Ты вернешься ко мне,

Переплакав вражду.

В тишине, в тишине

Подожду, подожду…

Если расправить крылья,

Если бы в высь поднять,

Как бы тогда любили?

Немыслимо догадаться.

Если б морские шали

Над нами сплелись тревожно,

Как бы с тобой дышали?

Предположить невозможно.

Если б была ты птицей,

Я же - китом горбатым,

Смогли бы друг другу сниться

И вместе встречать закаты?

Ну а пока мы люди –

Нам до утра обниматься.

Птицам не видно будет,

А рыбам - не догадаться…

Это лето бухнулось вниз,

Словно с вышки умелый пловец,

Что на ягоду будет сюрприз,

Сообщил звездопада венец.

Абитура напала на вуз,

Что, конечно, к осаде готов.

И цена на желанный арбуз

Понижалась без обиняков.

Солнце плавило свежий асфальт

И царило над парником.

Это лето хотелось макать

В свежепролитое молоко…

БЕРЕГ

В августе дни окончательно вышли из рек.

На пляже заблудимся и окунемся в пропавший

Набухший закат. А кудрявый размеренный бег

Облака-лошади пусть перейдет в черепаший.

Объемное время песочком скользит по плечу,

К другому - приникли соленые волосы милой.

Чего мне ещё? Если все же чего-то хочу –

Ещё целоваться по пояс в барашках прилива.

Утонет истома. Любимая, слышишь, пришло

То самое счастье: большое, как небо упало

Облаком розовым в омут, почти НЛО…

Чего же ещё? Ну чего мне ещё не хватало?

ТЕОРИЯ

На физике я вел себя, как мышь.

Когда учитель что-то говорил

И рассуждал на тему силы тока,

Сосед по парте с кличкою Камыш

Поджигу заряжал вполоборота

И незаметно спичками сорил.

У Светки переписывал Сергей,

На класс бросая отвлеченный взор,

Загадку теоремы Пифагора.

А за окошком ветер-суховей

Закарнавалил листопадом город.

И всем до фени был тот Пифагор.

Когда мир любопытен, невесом,

Придумывать не надо колесо.

Гораздо лучше прозябанья в школах

Водить в кино смущенных одноклассниц

И целовать у ящиков почтовых…

Храбрит тоска сентябрьских ненастьиц.

Ищет собака запах хозяина,

Тянет доверчиво морду к авоськам,

Жмется к ножищам чужим неприкаянно.

Поджарая, с рыжим окрасом неброским.

Увидит себя в витрине «Кристалла»,

Мыслью печальной глаза заслезятся:

Как же я так его потеряла?

Заблудится, вредно ему волноваться…

Если что не забудется,

Если что и останется –

Как голубенький снег

Занавесками тянется,

Как луна наполняется

Любопытной желтинкой.

Этот танец для снега,

И для Мишки с Маринкой.

Полуночная пара

В суете снегопада:

Есть здесь тайна какая?

Вдалеке от разлада

Мы подолгу гуляли

И смеялись негромко,

Чтобы смысл обретали

И луна и поземка…

Белокурые волосы обжигают своей белизной,

Мы курили в подъезде одну на двоих сигарету,

Тебе плакать хотелось, а я торопился домой,

Где по телеку Штрилиц шпионит согласно сюжету.

Что случилось с тобой, незнакомая девочка Лена?

Может, бросил дружок или пьяный родитель бушует?

Мне знакомы тоска и сухая обида-измена,

Не поймешь, не простишь, даже если тебя поцелую.

Одиночество воет и рвется как Плейшнер в окошко,

В лабиринте подъезда блуждает прокисшее лето.

Я уйду, ты докуришь и, может, поплачешь немножко.

Что изменится в мире, когда догорит сигарета?