О церковном пении. Оптинские старцы о церковном пении

Все люди, беседуя к другим, знают, что говорят, и сами стоят со всем вниманием, слушая речи других. Но бывает, что тогда как говорящие знают, что говорят другим, слушающие часто не так хорошо внимают тому, что говорится им. Есть ли разум в таких людях? Но если за такое невнимание к тому, что говорят нам другие люди, нас почитают неразумными и непотребными: то какую можем иметь мы надежду спасения, когда приступая к псалмам - сим словесам Духа Святаго, устами поем и будто песнословим Бога, а ум нисколько не внимает поемому? когда придаем ум свой лукавому демону, - и он, с самого начала пения, увлекает его к заботе о нужных будто вещах, или исполняет его нечистыми и скверными воспоминаниями, - и мы ничего не чувствуем из того, что поем! Итак, добрая госпожа моя, покажи хотя такое внимание во время пения псалмов, какое имеешь при беседе с другими. Если же не будешь прилагать о том старания, то на раззорение и ни во что будет псалмопение твое и твоя беседа к Богу. Это будет не только тщетный, но и не безвредный труд. Тому, кто поет так, должно плакать и стенать, что думая угодить Богу, более прогневляет Его своим безчинным пением. (Авва Исаия инокине Феодоре. Митерикон. Киев, 2001. С. 12-13)

Наши богослужебные песнопения все назидательны, глубокомысленны и возвышенны. В них вся наука богословская, и все нравоучение христианское, и все утешения, и все устрашения. Внимающий им может обойтись без всяких других учительных христианских книг. Святитель Феофан Затворник

Свт. Филарет (Дроздов), митрополит московский. Из письма настоятелю Троице-Сергиевой лавры архим. Антонию (12 февраля 1850 года): "Смирение посылает нам Бог в том, что генерал хочет всю церковь переучить пению по-своему. Если в Лавре поют хорошо; если там корень греческого пения, на что же хотеть вырвать сей корень и предлагать четырехголосное пение? - Если дадите свои ноты: к ним приложат такую гармонию, что и не узнаете ни ваших нот, ни вашего напева. И когда вы скажете, что это несходно с вашим прежним: то вам скажут, что гармония правильна, и такою признает ее вся Европа. Посему лучше нам петь, как благословил до ныне преподобный Сергий: и это его милость, что о Лаврском пении не завелось дела, которое для некоторых других мест не без затруднений было".

Вот еще одно высказывание святителя о церковном пении: "Православное богослужение, древнее, мудрое, полное благодати и назидательности, мы исполняем слабо, спешим, сокращаем и еще стесняем оное новосоставленными песнопениями... не много заботясь о том, ясен ли в них дух жизни..."

Тот, кто искренно воспевает, обновляется душою и становится храмом Святого Духа. Не подумай, что псалмопение - нечто маловажное. Хотя, по-видимому, оно только чарует слух, но в действительности пробуждает душу. Так и блаженный про­рок Елисей, которого некоторые цари убеждали предсказать будущее, говорит: дайте мне человека, умеющего петь (4Цар.3:15). Пришел сведущий в пении, и в то время, когда он пел, - говорит Писание, - сошел на Елисея Святой Дух. Что же? Разве Дух Святой очаровывается звуками и привлекается пением, если Он опочил в пророческой душе? Чтобы при­звать к себе Святого Духа, для этого достаточно было чистоты пророка. Зачем же он в таком случае говорит: дайте чело­века,умеющего петь? Не для того, чтобы усладить Духа псалмо­пением, но для того,чтобы, в то время, как тот пел, ум пророка, обновившись, сделался достойным посещения его Свя­тым Духом. Для того он призывает Духа, чтобы показать, что Он очарован не псалмопением, а душою, пробужденною псалмопением. Он сошел не на певца, а на слушателя. (свт. Иоанн Златоуст)

Св. Климент Александрийский (+210) обращает внимание на отличие христианского богослужения от еврейского и языческого в музыкальном отношении: “Мы для прославления Бога единственно пользуемся мирным словом, и уже не пользуемся ни древней псалтирью, ни трубою, ни тимпаном, ни флейтою”. Но не все роды и голосового пения, по его мнению, могут быть приняты христианами: “К музыке должно прибегать для украшения и образования нравов... должна быть отвергнута музыка чрезмерная, надламливающая душу, вдающаяся в разнообразие, то плачущая, то неудержимая и страстная, то неистовая и безумная. Мелодии мы должны выбирать проникнутые бесстрастностью и целомудрием; мелодии же разнеживающие и расслабляющие душу, не могут гармонировать с нашим мужественным и великодушным образом мыслей и расположением. Искусство, выражающееся в переливах голоса по разным коленам,есть ложное искусство,- оно развивает склонность к бездеятельной и беспорядочной жизни. Мелодиями же строгими и серьезными предупреждается бесстыдство и пьянство в самом зародыше. Хроматические гармонии должны быть предоставлены музыке нецеломудренной”.

Свт. Иоанн Златоуст (+407). Он, по словам Сократа (V в.), пополнил ночное богослужение; потребовал, чтобы православные, подобно арианам, пели по клиросам стройно и чинно, почаще совершали священные ходы и возглашали слова исповедания веры, в частности, древнюю песнь Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. В ходах стали носить кресты и свечи, а Троическая слава стала с тех пор входить в состав каждого богослужения и в конце почти каждой молитвы. Златоуст о пении: “Ничто не возбуждает, не окрыляет так духа, ничто так не отрешает его от земли и уз телесных, ничто так не наполняет любовию к мудрости и равнодушием к житейским делам, как пение стройное, как песнь священная, сложенная по правилу ритма. Мы по природе любим пение и стихи; плачущее дитя успокаивается, слушая их... когда слушают пение и песни, сноснее становится труд и работа... Господь установил пение псалмов, дабы из этого мы получали и удовольствие и пользу”.

Свт. Афанасий Александрийский (+373) о пении псалмов: “Почему псалмы поются мерным тактом и на распев?.. Господь, желая, чтобы мелодия слов была символом духовной гармонии души, назначил петь псалмы мерно и читать их на распев...Сопровождать псалмы пением означает не заботливость о благозвучии, а знак гармонического состояния душевных помыслов... Хорошо поющий настраивает свою душу и как бы из неровности приводит ее в ровность...”

Горе и тебе, регент, великое горе, если в деле твоем ты даешь место лени, холодности, рассеянности, если не вникаешь в божественный смысл песнопений, не трепещешь пред величием его; если воспевая Бога, витаешь мыслями в местах сутолоки житейской. Если так, вспомни слова писаний: «Проклят всяк, творящ дело Божие с небрежением» (Иерем., 48, 10). Горе тому хору, который мешает молиться либо чересчур сладкой чувственной музыкой, либо враньем, способным возмутить даже необученный слух простолюдина, природным чутьем постигающего фальшивое звучание. Горе и тому хору,который подает дурной пример молящимся своим поведением: разговаривает, хохочет, возится на клиросе, спевается во время чтения псалмов, и вообще, будто не в церкви себя чувствует, совершенно не вникая в смысл службы. В таком поведении певчих, производящем соблазн в молящихся и невольно кладущем особый нецерковный колорит на все пение хора, больше всего виноват бывает регент, ибо ему поручено не только руководство музыкальной стороной дела, но и соблюдение порядка возможно строгого, и даже, отчасти, религиозно-нравственное воспитание певцов (прот. Анатолий Правдолюбов)

Конечная цель...всей музыки - служение славе Божией и освежению духа. Там, где это не принимается во внимание, там нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум (И.С.Бах)

Каждый раз нужно петь как в последний. (архим. Матфей Мормыль)

«Мы должны сделать все возможное для того, чтобы изгнать мирской дух из нашего церковного пения, обратиться к древним его прекрасным образцам, столь любезным сердцу верующего и молящегося православного христианина» (Из речи Святейшего Патриарха Алексия 18 апреля 1948 г.)

Пойте Богу нашему, пойте, пойте Цареви нашему, пойте. Яко Царь всея земли Бог, пойте разумно. (Псалом 46:7-8)

Желаем, чтобы приходящие в церковь для пения не употребляли бесчинных воплей, не вынуждали из себя неестественного крика и не вводили ничего несообразного и несвойственного церкви, но с великим вниманием и умилением приносили псалмопение Богу, назирающему сокровенное. Ибо Священое Слово научало сынов Израилевых быть благоговейными. (75 правило VI Вселенского собора).

Верь и принимай сердцем то, что поешь устами, и что принимаешь верою, оправдывай делами. (10 правило IV Карфагенского собора).

Христианское пение должно звучать в сердце, а не в одних устах, и каждый звук должен быть звуком сердца, выражением мысли, отзывом желаний. Бессмысленное пение недостойно христианина, каждое действие которого должно быть разумным. (Свт. Иоанн Златоуст).

День и ночь песнословящим Бога отверзаются сокровища небесных благ. (Прп. Нил Синайский).

Пение искусное приятно людям на краткое время, а пение благоговейное угодно Богу и людям полезно, вводя в них дух, которым оно дышит. (Свт. Филарет Московский).

Надлежит всегда помнить и сознавать, что церковное пение есть молитва и что пение молитв должно совершаться благоговейно, для возбуждения к молитве стоящих в Церкви... Вместе с тем поведение поющих должно быть благоговейным и соответственным высокому званию церковных певцов, соединяющих голоса свои с голосами ангелов. (Свт. Иоанн Сан-Францисский).

Мне кажется, что мы часто забываем, что в конечном итоге, Бог - это предельная красота. (Митр. Антоний Сурожский).

Местом для исполнения богослужебного пения является храм Божий - дом молитвы, в котором всё должно совершаться "благообразно и по чину". Во храме, как в доме Божием, благоговейное и внимательное предстояние должно быть естественною потребностью духа нашего, как предстояние пред лицом Самого Господа, благодатно здесь присутствующего. И пение, как одно из важнейших богослужебных действий, должно быть всецело направляемо не только к поддержанию и охранению этого святого чувства, но и к возвышению его, - не к развлечению, а к сосредоточенности стоящего в храме. Главная и существенная задача церковного пения поэтому 1) располагать к молитвенному настроению, 2) учить и вразумлять. (Игнатьев А.А., свящ. Богослужебное пение Православной Русской Церкви... - Казань, 1916.- С.5-6.)

Назначение церковного пения есть то, чтобы возбуждать и сохранять благочестивое чувство православного народа при богослужении церковном и для того поддерживать назидательные впечатления уже привычные. (Собр. сочинений и отзывов Филарета, митр. Московского... Т.3, С. 324. Цит. по: Русская духовная музыка в документах и материалах. Т. III. Церковное пение пореформенной России в осмыслении современников (1861-1918). - М.: Языки славянской культуры, 2002. - С.491)

"Примечательно, что рассматривая церковное пение как общественную молитву, святоотеческое предание предъявляет к нему прежде всего не мелодические, а исполнительские, нравственные требования... В качестве канонически предписанного можно назвать пение молитвенное, внимательное, умиленное и благоговейное. Святоотеческая традиция характеризует его еще как смиренное и тихое моление со страхом и трепетом." Дмитрий Юревич. Церковное пение в святоотеческом предании и исторической перспективе

Поскольку всякий кающийся смиряется, то ради сего Бог дает благодать Свою ему, как смиренному, чтоб ненавидел и похотные и злые дела, и всегда помнил немощь свою и, помня ее, сострадал подобострастным себя человекам и был снисходителен к немощам их, никого не осуждая во грехах их, чтоб был краток и терпелив, и обретал покой в душе своей. Дошедши до сего, начнет уже он петь Господу песнь нову, хвалу Богу нашему, т.е. начнет приносить благодарение от чистого и сокрушенного сердца, потому что чистое сердце, и есть сердце сокрушенное и смиренное. А всякое другое псалмопение, кроме такого, тщетно есть и бесполезно. Тому, кто не таким образом поет, невозможно беседовать с Богом посредством молитвы. Хоть бы он трудился над этим много и долго; но устами будет он петь и произносить молитвы, а умом будет помышлять о том, что преогорчает Бога и подвигает Его на гнев. (Св. Симеон Новый Богослов, ч. 1, 164.)

Поскольку все, что согласно с естеством, любезно естеству, а музыка согласна с нашим естеством, то по сему великий Давид к любомудрому учению о добродетелях присоединил и сладкопение, в высокие догматы влив как бы некую сладость меда, при помощи которой естество наше некоторым образом изучает и врачует само себя. А врачевством естеству нашему служит стройность жизни, какая, по моему мнению, прикровенно внушается сладкопением. Ибо, может быть, сие самое служит призванием к высокому состоянию жизни, к тому, что живущих добродетельно нрав не должен быть грубым, странным, со всеми разногласными, не подавать, как и струна, сверх меры высокого звука, потому что стройность струны, будучи доводима до излишества, непременно нарушается; но и напротив того не должен ослаблять свои силы до непомерности сластолюбием, потому что душа, расслаблена таковыми страстями, делается глухою и немою: и все прочее также должно при времени повышать и попинять, имея в виду чтобы у нас в нравах сохранились всегда стройность и добрый лад, без непомерной распущенности и чрезмерной натянутости. (Св. Григорий Нисский, ч-2, С. 13)

(Пророк Давид), придавая Божественным словам безыскусственное сладкогласие, хочет сладкопением при известном течении речи истолковать смысл сказуемого, когда самый такт голоса открывает, сколько возможно, мысль, заключающуюся в речениях. Почему такая это приправа снеди, которой как бы сладостями какими придается приятность пище уроков. (Там же. 4, 2, 15. Цит. по: Сокровищница духовной мудрости, в 10 т.).

Очищайте сердце, тогда и служение будет благоприятно Богу. А пение профессиональное редко несёт в себе живой, до Господа доходящий глас. Сердце надо иметь обращённым к Богу. Только тогда никто на пение и внимания не обратит, но все устремятся за Вами к Богу. (Иоанн (Крестьянкин), архим. Письма архимандрита Иоанна (Крестьянкина)/ 3-е изд., доп.- Свято-Успенский Псково-Печерский м-рь, 2003. - С. 232)

Для чего употребляется пение? Послушай. Бог, видя что многие из людей неохотно принимают на себя этот труд [молитвы], и, желая сделать этот труд вожделенным и уничтожить чувство утомления, соединил с пророчествами мелодию, чтобы все услаждались стройностью напева, с великим усердием возносили Ему священные песнопения. (Св. Иоанн Златоуст, Т 5, С. 151. Цит. по: Сокровищница духовной мудрости, в 10 т.)

Богослужебное пение, как мы видели, во II в. получило значительное развитие по сравнению с I в., если верить преданию, что именно св. Игнатий Богоносец был инициатором антифонного пения в христианской церкви. В III в. оно делает не менее значительный шаг: сознается необходимость урегулировать самый напев (не чин лишь) христианского пения. След. в вопросе о пении III в. заглядывает глубже II-го. Мы имеем в виду высказанные у Климента Александрийского соображения о приличной для христиан и их богослужения музыке. Прежде всего Климент обращает внимание на отличие христианского богослужения от еврейского и языческого в музыкальном отношении: « мы для прославления Бога единственно пользуемся мирным словом, и уже не пользуемся ни древнею псалтирью, ни трубою, ни тимпаном, ни флейтою» . Но не все роды и голосового пения, по мнению Климента, могут быть приняты христианами и были приняты церковью его времени. «К музыке должно прибегать для украшения и образования нравов. Ведь и на пиршестве (агапе?) мы пьем для взаимного пения, воспевая наше вожделенное (упование) и прославляя Бога за независтный дар человеческих наслаждений и за постоянное доставление всего необходимого для роста и тела и души. Должна быть отвергнута музыка чрезмерная (περιττὴ), надламывающая душу, вдающаяся в разнообразие, то плачущая (θρηνώδη), то неудержимая и страстная (ἀκόλαστον καὶ ἡδυπαθῆ), то неистовая и безумная (ἐκβατχευομένην καὶ μανικὴν)» . Останавливаясь на существовавших в его время родах вокальной греческой музыки, завоевавшей внимание всего тогдашнего мира, давно приникшей и к восточным народам и д.б. повсеместно вытеснившей национальные напевы, Климент находит некоторые из этих родов совершенно не приемлемыми для христианина и церкви. «Мелодии мы должны выбирать проникнутые бесстрастностью и целомудрием; мелодии же, разнеживающие и расслабляющие душу, не могут гармонировать с нашим мужественным и великодушным образом мыслей и расположений. Искусство, выражающееся в переливах голоса по разным коленам, есть ложное искусство; оно развивает склонность к бездеятельной и беспорядочной жизни. Мелодиями же строгими и серьезными предупреждается (с. 114) бесстыдство, пьянство в самом зародыше (д. б. имеются в виду агапы). Нужно предоставить хроматические гармонии (χρωατικὰς ἁρμονίας) беззастенчивым (ἀχρώμοις) попойкам и музыке гетер с букетами» . «Разные яды сокрушающих песней и жалобных стихов карийский музы столь же гибельны для нравов, увлекая их безудержной и безвкусной (κακοτέχνῳ) музыкой в страсть такого же пиршества» . Но о некоторых родах тогдашней греческой музыки Климент отзывается одобрительно, по-видимому, находя в них что-то общее с священной музыкой древних евреев. «Образец для музыки может дать Давид, поющий и пророчествующий, воспевающий Бого ритмически (ἐμμελῶς). Дорической гармонии именно наиболее подходит такой энгармонический лад (γένος ἑναρμόνιον), а фригийской - диатонический (διάτονον), как говорит Аристоксен; итак гармония варварской еврейской псалтири, обнаруживающая в себе нечто почтенное, как древнейшая, и становится, особенно у Терпандра (греч. музыканта), образцом для дорической гармонии, когда он воспевает Зевса следующим образом: Зевс - начало всего, вождь всех, это начало песен возношу к тебе Юпитер» Следовательно из греческих напевов карийский Климент характеризует как слишком жалобный, мрачный для христианского употребления; более о нам ничего не известно. Что же касается напевов хроматического, энгармонического и диатонического, то нам известно и самое построение их. Разница их зависела от величины каждого из трех интервалов в тетрахорде (система 4 струн или звуков), составлявшем основу греческой музыки. Общая величина интервалов в тетрахорде равнялась 2 ½ тонам, и наиболее простое построение тетрахорда было такое, когда он состоял из двух целых интервалов или тонов и одного половинного; такое построение называлось диатоническим (через тон), Более искусственное построение было, когда тетрахорд состоял из полуторного тона и двух полутонов; такое построение называлось хроматическим (колоритным, пестрым). Еще искусственнее было построение, когда тетрахорд составляли из двойного тона и двух четвертей тона. «Такой тетрахорд вероятно не употреблялся в певческой практике по невозможности точного выполнения голосом и различения слухом четвертей тона, а практиковался в области музыки инструментальной» . Это последнее (с. 115) построение тетрахорда называлось энгармоническим. Но Климент, по-видимому, под энгармоническим напевом разумеет какой-то другой (унисон?), так как считает его проще диатонического и усвояет его дорическим мелодиям, которые позднейшие писатели причисляют к диатоническому роду музыки наравне с фригийским. Все эти замечания Климента о музыке видимо вызваны неразборчивостью александрийских (естественно, очень образованных вообще и музыкально в частности) христиан к разным родам музыки. Климент т.о. первый из учителей церкви пришел к мысли об урегулировании богослужебного пения христиан в отношении самого напева его и высказался решительно за недопущение в церковь наиболее искусственных и страстных напевов. Позднейшие организаторы церковного пения - на западе свв. Амвросий и Григорий Великий, а на востоке св. Иоанн Дамаскин из своей системы гласов, совершенно сообразно с указаниями Климента, исключили хроматический напев и приняли дорический и фригийский диатонического характера. (М. Скабалланович, Толковый Типикон)

Безчинный вопль поющих в церкви - не прияти того к церковному пению. Такоже и прилагаяй к церковному пению неприятен есть. Да извергнутся сана своего и паки в церкви да не поют. Подобает бо пети благочинно и согласно возсылати Владыце всех и Господу славу, яко едиными усты от сердец своих. Преслушающии же сия вечней муце повинни суть, яко не повинуются святых отец преданию и правилом. (Тvпiконъ, сiесть Уставъ. Глава 28 "О безчинныхъ воплехъ". Издание Св.-Троицкой Сергиевой Лавры, 1992, лист 37 об.).

Игнатий Брянчанинов о знаменом пении: "Тоны этого напева величественны, протяжны... изображают стоны души кающейся, воздыхающей в стране своего изгнания о блаженной, желанной стране радования вечного, наслаждения чистого, святого... Величественное "Господи помилуй!" подобно ветру пустынному: так оно плачевно, умилительно, протяжно... Всё весёлое, лёгкое, игривое показалось бы странным, уродливым."

1953 год. <Без даты> Разница культур. Северные люди любят древний стиль в иконописи. Северный крестьянин и мещанин ежели и не гонится за древностью иконы, то всё же требует, чтобы написана она была письмом «горним и пренебесным», считая, что всё святое и поклоняемое может быть передано исключительно формами, линиями и красками греческих и древнерусских живописных пошибов. В дни молодости моей в домах северных людей - Веломорье, Сев<ерная> Двина, р<ека> Пинега, р<ека> Мезень, Печора - нельзя было встретить икону «новаго», малярно-«академического» стиля. Это, во-первых, потому, что жители Севера тщательно берегли иконы, унаследованные от предков. Во-вторых, приобретая или заказывая новую икону, требовали, чтоб пошиб был «священный», канонический. «Живописную» (некогда заимствованную с Запада) манеру иконописания северный народ считал профанацией, снижением, недомыслием. Дескать, это будни, это обыденное, сесветное. А «то» искусство передано из мира горняго, от ангелов. По поводу одной картины Нефа поморка сказала: - Что уж... будто обыкновенная картина... Наснимают барыней, да ты им и молись. Она хоть и скромница, а тельна очень, хлебна... Глазки голубенькие, щёчки румяные, губочки собрала. Нет, уж это не «Высшая небес»... Люди Севера также любили древнюю манеру церковного пения. Характерность не только мелодий, а самой манеры исполнения столпового, крюкового пения считалась на Севере принятой от ангелов. Наоборот - театрализованное, чувственное, давно уже распространенное в России пение не нравится северным людям. Оперно-концертный стиль церковного пения поморы, двиняне и др. считают недомыслием, оскудением, ложью и ничтожностью. Концерты, распеваемые в церкви, рёв басов, визги сопрано, по мнению северных людей, есть «скраденая ересь». Не о староверах говорю. Это дух общей культуры Севера. Кстати сказать, в таком рассаднике церковной культуры, как Сийский, пение искони употреблялось только и исключительно «столповое», знаменное с его особливой техникой исполнения. Северный человек, почитая церковь «земным небом», считает, что здесь всё должно быть не такое, как в сем мире. И глаза и ухо должны видеть и слышать «пренебесное», надмирное, высокое. Условно-идеалистическая живопись, особый стиль пения, красота которого столь несродна общераспространенным ныне понятиям и вкусам, - вот что требует душа Северной Руси. Шергин Борис Викторович. Праведное солнце: Дневники разных лет. - СПб.: Библиополис, 2009. - С. 565-567.

Бог повелевает, чтобы твоя жизнь была псалмом, который слагался бы не из земных звуков (звуками я именую помышления), но получал бы сверху, из небесных высот, свое чистое и внятное звучание. Слушатели этого псалма суть в иносказании те, кому ты подаешь пример достойной жизни. Свт. Григорий нисский.

Облеки свою жизнь в песню. Прошу тебя, облеки жизнь в песню: тогда ты сможешь ощутить гармонию жизни и свою связь с гармонией... Свт. Николай (Велимирович) сербский.

"Вой волков" и "Блеяние овец"
(о знаменном и партесном пении)

Известно, что существует два вида распространенного ныне церковного пения - знаменное и партесное. Если кто-то не знаком с первым, то наверняка он слышал второе. Как правило, впечатления от обоих видов пения у всех разные. Церковные люди, воспитанные на партесном пении, когда слышат строгий, плоский унисон знаменного роспева, с совершенно необычным ритмом, непривычной мелодикой, не затрагивающий их чувства, но действующий скорее на ум, то чувствуют себя очень неуютно, как будто их вынули из теплой и привычной, как раз по их телу, одежды, и опустили в холодную прорубь пустоты. Их чувства, не сумев уловить знакомую густую и плотную музыку, остаются в бездействии, в результате чего возникает ощущение потери устойчивости. Ум вдруг осознает свое новое состояние "поста" и свободы от чувственных услаждений обычными "молитвенными эмоциями" и одновременно обнаруживает свою бездеятельность. Все это приводит человека в состояние тревоги.
Наоборот, человек, воспитанный на знаменном роспеве, если вдруг слышит в храме партесное пение, то сначала начинает представлять себя в театре или на оперном концерте, и отсюда рождается смех. Затем, если он переборол смех, волны впечатлений от раздраженных музыкой чувств начинают увлекать ум в различные воспоминания и помыслы, а иногда даже склонять к движению рук и ног в такт песнопению. Само собой понятно, что никакой молитвы в этом случае не получается, и человек, настроенный на молитву, стремится как можно скорее покинуть богослужение.
Почему же у людей верующих и вроде бы настроенных на молитву и церковных, столь разная реакция на разные стили церковного пения? Первый не может слышать "волчий вой" знаменного роспева, второй - "козлогласование" партесного клироса?
Причина заключается в самом пении, а не просто в привычке (хотя отчасти и в ней). Разное пение оказывает разное действие на душу человека.

Основная функция церковного пения - донести до человека возможно полнее и глубже Божественное Слово, а также концентрировать внимание ума на молитве, собирая разсеянные помыслы и утишая чувства. Это достигается только пением в один голос (унисон). Тогда текст слышится четко и ясно, без "каши" из слов и музыки.
Одноголосное пение выражает простую ("единомысленную") умную молитву и является пением "умного делания". "Надлежало бы, - учит св. Григорий Синаит, - и пению нашему, сообразно строю жизни, быть не плотскому, но ангельскому. Гласное пение есть указание на умный вопль и дано нам на случай безпечности и [духовного] огрубления для возобновления истинного настроения" . То есть одноголосное пение приводит ум в состояние чистой молитвы, и наоборот, чисто молящийся ум требует именно одноголосного пения. Поэтому унисонное знаменное пение есть пение аскетическое и особенно прилично монахам.
Именно унисонное пение является исконным пением Православной Церкви. Церковь пела в унисон тысячу лет на Западе - до отпадения Рима и реформы грегорианского хорала, и почти тысячу семьсот лет на Востоке - до пагубных реформ митрополита Петра Могилы в Малороссии и патриарха Никона в Великой России, введших в Церковь новое партесное пение западных еретиков.
В партесном пении четкость и ясность подачи молящемуся слушателю священных текстов принесены в жертву трехмерной пространственной композиции - аккорду, сообщающему пению грубую, но столь приятную для наших плотских ушей телесность. Пение уплотняется, из безтелесного и ангелоподобного звучания становясь тяжелым, дебелым, плотским. Оно поэтому очень сильно действует именно на нашу плоть - область низких инстинктов, и погруженные в плоть душевные движения. Таким образом пение опускается из области умного в область чувственного. Оно раздражает наши чувства, наводит на нас печаль или радость, печаль до уныния, радость до хлопания в ладоши. Это возбуждение чувственности игрой звуков далеко от чистой молитвы и более способствует состоянию прелести. Душевность, "кипение крови", восторженность, мечтательность ума - вот истоки прелести. Поэтому партесное пение следует по преимуществу называть "душевным" или даже телесным, а знаменное - "духовным".
Партесное пение совсем не предполагает совершения в нужных местах уставных поклонов. Все, кто пел на клиросе, знают, что серьезная молитва, "божественное желание" полностью вытеснено игривостью, страстным напряжением музыки, той, что приводит к "помаванию" руками и ногами. Часто партесные мелодии настолько затягивают в себя сознание человека, как липкий мед сластолюбивую муху, что освободиться от состояния, навеянного этими мелодиями, очень трудно. В качестве примера можно привести распространенное народное пение Символа веры и Отче наш киевским роспевом.
Но мелодии партеса "пахнут" не только сладострастием, но и тленностью. Особенно это заметно в гармонизациях придворной певческой капеллы 19 века. Сравните звучание заупокойных песнопений "со святыми упокой" и "вечная память": твердое, сдержанное, безстрастное, даже суховатое, звучание знаменной мелодии, отражающее неколебимую уверенность в вечном упокоении почившего со святыми у Бога, и с другой стороны страстная, исполненная человеческой печалью и тоской, густая, почти рассыпающаяся и разлагающаяся на последнем аккорде партесная гармонизация "вечной памяти", чуть ли не зримо отражающая процесс разложения и распада тленного человеческого тела, воскресить которое никому не под силу да и незачем.
Кроме этого, партесное пение не желает подчиняться основному принципу организации православного богослужения - закону осмогласия: распевы на гласы или совсем отсутствуют или сильно сокращены и искажены до неузнаваемости, поскольку певцы-непрофессионалы практически неспособны исполнить сложные гармонии прокимнов, аллилуиа, подобнов и самогласнов и вынуждены все сильно упрощать или петь на один глас. К тому же сама партесная гармонизация стремится сгладить все шероховатости знаменного роспева, стремится его "причесать", превратить в обычную строго ритмичную музыкальную массу. Одним словом, "партесная гармонизация знаменных мелодий сводит на нет все мелодическое разнообразие знаменных гласов, подводя их под единый знаменатель единообразных тоникодоминантовых отношений" (Мартынов В.). Вместо знаменных попевок она создает мелодии, легко запоминающиеся и заполняющие сознание молящегося человека. Они щекочут сластолюбие, особое музыкальное сластолюбие, обессмысливают распеваемый текст, бесстрашно преграждают уму взор на Сущего. Страстно плененный ими ум увлекается в их игривое и бессмысленное движение, верчение, пляску, начинает перебирать их, находя в этой смене новое и новое удовольствие. Возникает состояние "музыкальной прелести". Выйти уму из него сложно. Для того чтобы уму приобрести начальную трезвость, необходимо усилие воли.

Все эти качества партеса обусловлены тем, что партесное пение родилось не в Церкви, не в служении Слову и Уставу, но в кабинете светских композиторов, часто нецерковных или просто неверующих людей. Оно было предназначено для исполнения профессиональными музыкантами: простые церковные хоры вряд ли могли осилить шести-, двенадцати- и более голосные партитуры. Неправославные или неверующие композиторы вложили в свои творения свой человеческий и зараженный грехом талант. Если святоотеческое пение обладает силой передавать поющим святость церковную, то партесное пение передает лишь страстность светских композиторов, мирской дух, ибо по слову Златоуста "поющии бо Божественное Духа Святаго исполняются, якоже мiрские песни наводят духа сатанинска".Чтобы избавиться от этого "мiрскаго слития", уму необходимо большое молитвенное усилие. Таким образом пение, вместо того, чтобы помогать молитве (уяснять человеку Божественное Слово), всячески ей препятствует, рассеивая молящийся ум. Эта рассеянность является грехом: "Если случается, что меня более трогает пение, нежели поемые слова, то признаюсь, что я тяжко согрешаю, и тогда желал бы я не слышать поющего", учит бл. Августин Иппонский.

Внедрение в Православную Церковь
партесного пения

Таким образом партес, как нам представляется, изначально стал некой формой музыкального "разврата". Уже появление раннего русского многоголосья свидетельствовало о начавшемся разложении аскетики богослужебного пения. Отмечая неправославность и нецерковность нововведенного Никоном в Москве киевского партеса, протопоп Аввакум горько замечал: "Зело Богу гнусно нынешнее пение... ано и послушать нечево - по-латыни поют, плясавицы скоморошьи ". Он совершенно верно отметил ту глубокую разницу, которая существует между рожденным в Церкви знаменным пением и киевским "козлогласованием", а именно ту, которая отличает православное богослужебное пение от светской музыки ("мусикии"). Если пение определялось как "небесное" и "ангелоподобное", возводящее ум человека на небо, то мусикия в азбуковниках конца 17 в. определялась как "песни и кощуны бесовския, их же латыни припевают к мусикийских орган согласию, сиречь к гудебных сосуд свирянию и играм, но сия вся предреченная святыми отцы проклята суть и отлученна" . Таким образом, партесное пение понималось как кощунство, которым еретики или "плясавицы скоморошьи" служат не Богу, но сатане, а по исполнению весьма близкое к звучанию музыкальных инструментов, изобретенных людьми опять же по наущению демонов (Быт. 4, 21). Увы! Эти "бесовские песни и кощуны" будут раздаваться в храмах Русской Церкви в 18 и 19 веках, в мрачную синодальную эпоху.
Истоки партеса находятся в "роскошном стиле" венецианской школы, характеризовавшейся яркими колористическими эффектами, тяготением к использованию больших звуковых масс, тембровыми и фактурными контрастами. Оттуда его усвоили польские композиторы, а затем он проникает в Малороссию, где Петр Могила проводит свою, аналогичную никоновской, реформу богослужения. Наконец, царь Алексей и патриарх Никон насильно насаждают его в Московском царстве.
Введение в Великорусской Церкви после реформы патриарха Никона партесного, "киевского" пения более всего способствовало, по нашему мнению, секуляризации (омiрщвлению) народа церковного. Начавшись в придворных храмах и домовых церквях аристократии, очень быстро новомодный партес перешел в храмы приходские, вытесняя знаменное пение. Дольше всего держалось оно, по-видимому, в некоторых монастырях и деревенских церквах. Этому процессу вытеснения сильно способствовал общий западнический, вернее, немецко-лютеранский, дух петровской реформы, не терпевший старого русского благочестия. Знаменное пение было заклеймено "старообрядческим", а старообрядчество в то время означало чуть ли не государственное преступление. Понятно, что петь "по-раскольнически" было не безопасно. Поэтому уже в начале 18 века, по наблюдению ученых, в Господствующей Церкви не было никого, умевшего петь по крюкам, все было напрочь забыто! "Музыка, вытеснив совершенно богослужебное пение, заняла его место и стала считаться именно богослужебным пением как бы по праву. Это изменение отразилось даже на внешнем облике певчих. Так, с клиросов постепенно исчезли люди с окладистыми бородами в подрясниках и стихарях, а их место заняли некие безбородые модные личности, одетые в кафтаны польского фасона" . "Вся духовно-музыкальная литература господствующей Церкви стала исключительно достоянием итальянского творчества Арайи, Цопписа, Сальери, Галуппи, Сарти, Пазиэлло, Чимороза, Бюлана, Раупаха, Керцелли, Сапиенци и др., начавших с полного пренебрежения к нашим древним напевам как варварским, неподдающимся никакой музыке" . Во всех их сочинениях было много пышности, густоты, гармонии, вокальных эффектов, но все они носили светский характер, стиль их по преимуществу - оперный. Клиросы в храмах Господствующей Церкви обратились в какие-то концертные эстрады, на которых вскоре стало дозволенным столь многое, что в настоящее время даже странно предположить, чтобы подобные музыкальные сочинения когда-либо могли исполняться в приходских храмах. Развязность композиторов дошла до того, что мелодиями для православных песнопений стали служить оперные арии. Так, ария жреца из оперы Спонтини "Весталка" была приложена к священным словам "Тебе поем", а "херувимская" выкраивалась из оперы Вебера "Вольный Стрелок"!
Для исполнения церковной музыки Галуппи, Сарти и др. потребовались женские голоса. "Дворяне завели у себя хоры и как нельзя было вводить женщин на клирос, то дворовых девушек стригли, одевали в мужское платье и оне пели в церквах. Дошло до того, что в церквах слушатели забывались и аплодировали"!
Повсюду в церквах Империи знаменный роспев был вытеснен так называемым "киевским", который является фактически западно-европейской музыкой. Для него характерно "не попевочное, а ладовое мышление, тяготеющее к ясному минору и мажору. Ритм киевского роспева тяготеет к симметричности и квадратности, восходящей к танцевальности и песненной периодичности, что позволяет говорить об известном влиянии украинской народной песни" . "Все юго-западные мелодии, от напевов Киево-Печерской лавры до современных композиций, на них основанных, умиляют душу, но умилением мира сего, далеким от того духовного умиления, которое дает мелодия знаменная" .
В синодальный период высокая духовность знаменного роспева сменилась душевностью светского партеса, "в клиросное пение вошла стихия народной песненности (по примеру протестантского Запада)... Напевом песни "Сухой бы я корочкой питалась" - разновидность бульварного жестокого романса - приучили народ петь молитву "Царице моя преблагая". Достаточно сравнить эту мелодию с любым знаменным песнопением, чтобы понять, как низко мы пали. Сугубые ектении позаимствовали мелодии от народной песни "Вдоль да по речке" и от польской католической колядки. Трехдольный вальсовый напев городского романса "На разорение Москвы" приспособлен для Евхаристического канона..." . Появились песнопения с произвольно искаженным текстом, например, молитва Господня с повторением слов "Отче наш" после каждого прошения, новый самодельный текст Трисвятого ("Святый Боже, помилуй нас"), "Отче наш" Степанова - "сольный номер, напоминающий арию демона из одноименной оперы А. Рубинштейна" . Грубый натурализм, использование сильных драматических эффектов характеризуют "творчество" таких авторов как Ведель ("Покаяния двери" Веделя - "безчинный вопль надменной души" в ритме то марша, то танца"), Бортнянский ("К Богородице прилежно") и т. п. "Великое славословие" Васильева можно характеризовать как светло-бравурный гимн, Велеумова - как вальс, Архангельского - как "услаждающую слух ораторию с игрой четырех поперемнно вступающих голосов". Партесный клирос развлекал слушателей композициями плаксивого характера (например, сугубая ектения Титова), также как ложно-патетическими (прокимен "Разделиша ризы Моя себе") и просто сентиментальными.
Вот как характеризовал эту дореволюционную церковную музыку П. И. Чайковский: "Все эти Ведели, Дехтеревы и т. п. любили по-своему музыку, но они были сущие невежды и своими произведениями причинили столько зла России, что и ста лет мало, чтобы уничтожить его. От столицы до деревни раздается... слащавый стиль Бортнянского и - увы! - нравится публике. Нужен мессия, который одним ударом уничтожил бы все старье и пошел бы по новому пути, а новый путь заключается в возвращении к седой старине..." .
К сожалению, революция и гонения на религию помешали возвратить в Церковь истинно-церковное и подлинно русское пение - знаменный роспев. По инерции партесное пение продолжало сохраняться в среде верующего народа в СССР и заграницей и сохраняется даже до сего времени. Теперь это "старье" - лжецерковную музыку продолжают петь в русских церквах, забывая о том, к чему привела эта практика.
Как уже было сказано, партесное пение, родившись в римокатоличестве, способствует развитию ложной молитвы, приводящей человека к прелести. Сторонники партесного пения и "мусикии" даже не помышляли о таких вещах, как "возведение ума на небо" или "отверзание внутренних очес"... Музыка понималась ими как некое средство, предназначенное для возбуждения чувственности, ибо что есть эта "веселость", "ужасность" или "умилительность", как не различные виды чувственности?" . Чувственная молитва ведет прямо в прелесть, по слову св. Иоанна Лествичника: "будучи в искушении, я ощутил, что сей волк хочет обольстить меня, производя в душе моей безсловесную радость, слезы и утешение; и по младенчеству своему я думал, что я получил плод благодати, а не тщету и прелесть".
Отсюда неудивительно, что под влиянием партеса - этой музыкальной прелести - само понимание религии в русском церковном обществе к началу революции выродилось в эстетическое религиозное чувство или даже в религиозные упражнения в искусстве (Э. Гартман).

Потерянная жемчужина

Однако, к концу 19 века, на фоне общей культурной тенденции к возврату от культурного немецко-лютеранско-католического засилья к исконно и природно русской культуре, обнаружилось проявление интереса к нашему древне-русскому пению, но не в церковном обществе, а в среде искусствоведов и историков.
Ученые и ценители прекрасного вдруг открыли для себя всю неземную красоту, все духовное богатство знаменного роспева - этого духовного сокровища нации, незаслуженно забытого. "Необыкновенная ритмическая гибкость, способность наших напевов приноравливаться к каким угодно несимметричным и симметричным ритмам в прозаическом тексте, полная эластичность ударения церковно-славянской речи сделали то, что мы чрезвычайно далеки от казенно-немецких ритмических музыкальных строк. Удивительная свобода ритмов и вместе с тем изящество мелодий" , - отмечал знаменитый исследователь древнерусского пения, директор Синодального Училища С. В. Смоленский. "Возвышенное молитвенное настроение невольно сообщается молящемуся, когда он слушает безстрастные, величаво-спокойные переливы знаменного пения. Душа человека, измученного заботами, огорчениями, трудами, обуреваемая страстями, под влиянием этих звуков хотя на время успокаивается и умиротворяется, испытывая чистейшее и неизъяснимое наслаждение".
Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал в сер. 19 века о знаменном пении: "Весьма справедливо Святые Отцы называют наши духовные ощущения "радостопечалием": это чувство вполне выражается знаменным напевом, который еще сохранился в некоторых монастырях и который употребляется в единоверческих церквах. Знаменный напев подобен старинной иконе. От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым проникнут напев, приводит душу к благоговению и умилению. Недостаток искусства - очевиден, но он исчезает перед духовным достоинством. Христианин, проводящий жизнь в страданиях, борющийся непрестанно с различными трудностями жизни, услыша знаменный напев, тотчас находит в нем гармонию со своим душевным состоянием. Этой гармонии он уже не находит в нынешнем пении Православной Церкви".
Подмечено совершенно верно. Это удивительное действие знаменного роспева обусловлено многими причинами, но в первую очередь оно достигается пением в один голос (унисон). Именно унисонное пение - пение от одних уст, единая молитва являют множество людей, стоящих в храме, единым телом - Церковью Божией. "В Церкви бо ничто же безчинно... но паче в церкви единому подобает гласу быти всегда, якоже единому сущу телу. И еже поешь..., един поешь. И аще вси возглашают, аки от единых устен глас износится" (св. Иоанн Златоуст 36 беседа на 1 Кор.).
Но не только исполнение в один голос так влияет на молящихся. Знаменное пение - это пение святоотеческое, поскольку оно находится в полном согласии с учением святых отцов о молитве. Молитва должна совершаться сознательно, неразсеянно, со смирением и страхом Божиим. Св. Василий Великий учит так: "слышите заповедь добре пойте Ему с неразсеянной мыслью, с искренним расположением - юноши, поющие посреди в церкви, должны петь Богу не голосом, а сердцем - сердцем же поет тот, кто не только движет языком, но и ум напрягает к уразумению слов пения. Пусть поет язык, но в то же время пусть ум изыскивает смысл сказанного, чтобы воспеть тебе духом, воспеть же и умом". Св. Василию вторит св. Григорий Синаит: "Гласное пение есть указание на вопль умный внутри...".
Таким образом, Знаменное пение - это в первую очередь созерцание ума, созерцание тайны спасения Божия, раскрываемого в священных словах, и поэтому оно должно быть безмолвным, как ни парадоксально это звучит. Это "безмолвствующее славословие", которое св. Григорий Богослов воспевал Живоначальной Троице, создано святыми отцами именно для того, чтобы выражать собой умную молитву, когда ум человека, восхищенный из быстротекущего тленного потока времени, замирает в созерцании Вечно Сущего и упокоивается в Нем в безмолвии.
Поистине как далеко от этого партесное пение, которое по праву можно назвать безсознательным или без-умным! Взгляните на партесный клирос. Певцы часто стоят задом к иконам и алтарю, пересмеиваются, движения регента полны безчинства. Слышно, как они выкрикивают недостойные храма Божия ноты, употребляют напевы, чуждые слуху православных русских людей. Глядя со стороны, можно подумать: "вот певцы! сами не молятся и другим мешают". А между тем святые Отцы категорически запрещали таковое безчиние.
"Несчастный бедняк, - говорит св. Иоанн Златоуст, - тебе бы надлежало с трепетом и благоговением повторять ангельское славословие, а ты вводишь сюда обычаи плясунов, махая руками, топая ногою, двигаясь всем телом. Твой ум омрачен театральными сценами, и что бывает там, ты переносишь в церковь".
Бл. Иероним: "Богу должно петь не голосом, а сердцем и не так, как бы в трагедии искусничать, нежиться, заставляя слушать в церкви театральные песни, напротив, со страхом надлежит петь и с разумением. Пусть кто-нибудь будет, как говорят они, худогласный, но если он имеет добрые дела, он сладкий у Бога певец".
"Не должно, по примеру трагиков, нежить сладкогласием гортань и уста, чтобы не были слышны в церкви театральные гласоизменения и песни; но должно петь со страхом и умилением" (он же).
"Уставиша убо отцы, да не поются священная пения и псалмы вищанми безчинными и пиянственными [то есть подобными песням и крикам пьяных людей], и естеству нужду приносящими [то есть вынуждающими неестественные для человека звуки, например, мужчинам петь высокими голосами]. Ниже некиими доброгласии [красивыми мелодиями], неприличными церковному составлению и последованию, якова же суть мусикийская пения и излишняя различия гласовом (италийских разногласий любителю, внимай). Ведомо ти буди сие правило, како возбраняет органы и прегудная пения" (Большой Потребник патриарха Филарета, "О пении церковном").
"Из присутствующих здесь (в церкви) есть люди, которые не почитая Бога и считая изречения Духа обыкновенными, издают нестройные звуки и ведут себя нисколько не лучше беснующихся, колеблясь и двигаясь всем телом и показывая нравы, чуждые духовному бдению" (Златоуст)
Именно в этом, по нашему мнению, заключается основная причина такой живучести партеса - расцерковление сознания и порожденное им общее отношение к богослужению как к чему-то обыкновенному, всегда повторяющемуся и почти надоедающему. Отсюда небрежность в пении и чтении, допущение грубых ошибок, сокращения и нарушение Устава... Всеобъемлющий дух уныния реет над нашим богослужением. Не умеющие молиться христиане требуют развлечения пышным и торжественным пением, мало обращая внимания на поемые священные слова.
Между тем святые отцы учат нас относиться к Слову Божию не как к слову человеческому, но как к содержащему в себе великую силу, способную преображать наши сердца, мысли и чувства. Ведь слово Божие - это семя, сеемое в сердцах (Мф.13, 1-9). Вселение Слова Божия в сердца рождает пение во благодати Св. Духа, по слову ап. Павла: "Слово Христово да вселяется в вас обильно, со всякой премудростью; научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу" (Кол.3,16). Именно Св. Дух вопиет в сердцах наших "авва, отче!" (Гал.4, 6), человек должен только слиться с этим вопиянием в один голос, оставив все свое "плотское мудрование" и возвысив "землеретный ум" к Отцу светов в чистой молитве. Пение превращается в таинство Церкви, в священнодействие, как и проповедь апостолов была "священодействием благовествования Божия", освящающим приношение язычников Духом Святым (Рим.15,16) . Поэтому церковными правилами запрещено допускать к церковному пению как к таинству людей неблагочестивых, не умеющих молиться или ведущих греховную жизнь, и уж тем более не членов Церкви или неверующих (Лаод. 15).
Итак, в церковном пении на первом месте всегда должно стоять Божественное Слово, которым человек, как "уста Слова" и "златая труба Духа" должен огласить новое творение. Все подчинено этой цели и ничто не должно ей препятствовать.
Мы, к несчастью, усвоили себе злую привычку мыслить и жить в духе европейского антропоцентризма: мы несознательно считаем себя центром мiроздания, а Бога воспринимаем как отвлеченную идею или нечто лежащее за пределами нашего бытия. Отсюда и наше отношение к священному богослужению: это мы читаем священную книгу, это мы поем священные гимны, это мы совершаем таинства. На самом деле все не так. Средневековый человек понимал, что не он, но книга читает его, что пение звучит через него, что икона взирает на него, он лишь объект действия или созерцатель вечного творческого и промыслительного действия Бога. Человек воспринимал богослужение как вечное, ниспосланное на землю откровение, которое он сам лишь призван воплотить в земных формах, благоговейно храня от искажений. Он ощущал себя инструментом, чрез который Бог просвещает и спасает космос. Отсюда и отношение к слову: "Говорящий справедливое должен и сам как бы от Бога принимать слова. Ибо истина не есть (собственность) человека говорящаго, но действующаго Бога" . Итак, все слово Божие есть собственность Бога, а не человека, и распоряжаться этим достоянием человек должен так, как подобает Богу, ибо слово Божие будет судить мiр.
Таким должно быть и мiроощущение православного христианина: он должен понять и почувствовать, что когда он читает и поет священные тексты, он отражает в себе, как в зеркале, сначала в своем уме, затем голосом, движением и всем своим поведением, своей жизнью - вечное, он должен как бы пропускать через себя, чрез свое естество, "глаголы вечной жизни" (Ин.6, 68)
Понятно, что тогда у нас будет совсем другое отношение к богослужению: искажения и сокращения, связанные с греховной немощью, будут восприниматься как нечто недопустимое, мы будем чувствовать себя виноватыми и каяться за свое недостойное служение, "колебание воздуха". Это болезнование сердца о благочестии есть память Божия, не терпящая сластолюбия и отнимающая от сердца безчувственность.

Возвращение к церковной традиции

Знаменное пение родилось в системе средневекового русского православного мiровоззрения и его трудно понять в отрыве от глубоко церковного мiровосприятия древнерусского человека. Но это не значит, что с утратой этого мiровосприятия современными людьми, пение безвозвратно ушло в прошлое и устарело. Нет, оно не может устареть, как не может устареть богословие святых отцов, богослужение, иконопись Церкви и другие дары Божии, явленные Богом и раскрытые в человеческом естестве. Оно пребывает само по себе как высшая Красота, воплощение в звуке созвучия ангельских миров, как отражение небесного божественного мiра, вечного небесного богослужения. Как в богословии никто не может превзойти византийских отцов Церкви, как в иконописи никто не может превзойти св. Андрея Рублева, так и в церковном пении никто не сможет превзойти древнегреческих и древнерусских "песнорачителей и знаменотворцев".
Нам - православным церковным людям XX и XXI веков важно понять и поняв, воспринять сердцем это удивительное явление, это благодатное пение святых, преображающее наш внутренний мiр и возводящее к горнему.
Для этого необходимо то важное, без чего понимание и усвоение станет затруднительным: как можно более глубокое погружение в церковную традицию. Нам нужно отказаться от привычных нам представлений, в которых мы воспитаны, перестроить свое мiропонимание в соответствии с мiропониманием святых отцов Церкви, перестроить свою жизнь по святоотеческим правилам, чтобы принять дух святых отцов. И главное и трудное, с чего нужно начинать - нам нужно научиться молиться, причем так, как учат св. отцы. Если мы решимся во всем внутреннем следовать святым отцам, то мы обязательно придем и к отказу от всех накопившихся в Церкви уродливых форм "никонианства" - западного пения и западных "икон"...
Сегодня человек, даже верующий и православный, часто оторван от святоотеческого церковного мiропонимания. Воспитанный в духе антропоцентризма, нагруженный различными идеологиями (в первую очередь научной) и философиями "по стихиям мира" (Кол.2,8), он часто весьма поверхностно воспринимает Православие, недооценивает значение святоотеческого учения, не сознает греховной поврежденности своего ума - этого идола людей нашего рационалистического времени, которым он думает познать все - не только небеса, но и самого Бога...
Но Христос требует от нас самоотречения. Нам нужно извергнуть из себя все впитанные яды, и смиренно впитать чистое Христово Евангелие, святоотеческое учение целиком, не по принципу "это мне нравится, а это - нет". Все что создано Церковью - создано для нашего спасения. Нежелание принимать святоотеческое знаменное пение, как и каноническую иконопись, уставное богослужение - свойственно "ветхому человеку" со всеми его немощами. Но именно для его исцеления пришел Христос, именно для его исцеления существует Церковь и вся, в ней совершаемая. Усилием воли мы должны желать его обновления. Это верный путь спасения.

Начало христианского церковного пения освящено примером Христа Спасителя, Который окончил Тайную Вечерю пением псалмов - "И, воспев, пошли на гору Елеонскую" (Мф. 26, 30).

Это пение Спасителя с учениками и есть начало всего Новозаветного богослужебного пения.

По замечанию св. Иоанна Златоуста: "Спаситель воспел, чтобы и мы пели подобным образом".

С этого времени пение, принимая определенный характер, стало неотъемлемою принадлежностью каждого молитвенного собрания первых христиан.

Иисус Христос воспел со Своими учениками без сомнения, общеизвестную мелодию псалмов.

Первоначально принявшие христианство, музыкально одаренные два народа - греки и евреи - принесли в богослужебное пение первенствующей христианской Церкви и свое духовно-музыкальное богатство.

О богослужебном пении первых двух веков христианской Церкви сохранилось очень мало сведений. Период же времени Вселенских Соборов - самый благотворный для церковного пения, когда оно получило определенное устройство, твердые начала, ясный характер и благолепие. Четвертый век - время усиленной деятельности в области церковного пения, когда благоустраивалось все чинопоследование христианской Церкви.

Пастыри Церкви разноместных и отдаленных между собою христианских общин, "движимые как бы одним духом", проявляют особенную заботу о церковном пении. Св. Василий Великий трудится и беседует о церковном пении в Кесарии Малоазийской, св. Иоанн Златоуст благоустрояет пение Церкви Константинопольской, св. Ефрем Сирин - в Сирии Палестинской, св. Афанасий Великий - в Церкви Александрийской, св. Амвросий - в Церкви Миланской.

Установленное в IV веке осмогласное пение в VIII веке было окончательно завершено во всех подробностях и теоретически, и практически величайшим песнотворцем Православной Христианской Церкви св. Иоанном Дамаскиным.

В этом виде богослужебное пение, окончательно сложившееся, утвердилось в богослужебной практике, приняв тот единообразный тип осмогласия, который соблюдается и до ныне на Православном Востоке.

Пение в Новозаветной Церкви, по примеру Спасителя и святых апостолов установлено вокальное, без сопровождения музыкальных инструментов, так как только человеческий голос способен своим тембром, эластичностью движений в отношении силы и высоты звука, выражать самые различные, глубочайшие и тончайшие движения человеческого чувства, а в соединении с текстом вокальное исполнение священных песнопений способно производить на слушателя глубокое и неотразимое впечатление.

Св. Климент Александрийский говорит: "Словом, а не древней псалтирью, трубой, тимпаном и флейтой должно чтить Бога".

"Если Бог и допустил в ветхозаветной Церкви пение, сопровождаемое игрой на музыкальных инструментах, то единственно по причине немощи и малодушия и беспечности иудеев".

Св. Иоанн Златоуст так говорит о значении церковного пения. "Бог, видя, что многие из людей нерадивы, тяготятся чтением духовных писаний... и желая сделать этот труд приятным и уничтожить чувство утомления, соединил с пророчеством мелодию для того, чтобы все, увлекаясь плавным течением стихов, с совершенным усердием возглашали священные песнопения. Ничто не возбуждает, не окрыляет так духа, ничто так не отрешает его от земли и уз телесных, ничто так не наполняет любовью к мудрости и равнодушием к житейским делам, как пение стройное, как песнь священная, сложенная по правилу ритма... Господь установил пение псалмов, чтобы из этого мы получали и удовольствие и пользу".

Также говорит св. Василий Великий: "Для того с учением сопряжена сладость песенного сочинения, дабы через приятность слуха неприметным образом из всех словес получать полезное".

Святые отцы Церкви глубоко понимали значение богослужебного пения, поэтому ревностно заботились об его устроении. О пении церковном св. Иоанн Златоуст говорит, что оно... "является торжеством для радующихся, утешением для унывающих, ...укрощением страстей, обуздывает невоздержание, погашает несправедливость, поддерживает правду, низлагает хульные замыслы, убивает постыдные мысли, возвещает божественный закон, проповедует Бога, разъясняет веру, заграждает уста еретиков, созидает Церковь"...

Святая Церковь всегда направляла в богослужении все к просвещению ума, к согреванию чувства веры. Св. Климент Александрийский пишет, каким должно быть церковное пение: "Надо употреблять напевы скромные и целомудренные... скромные перемены голоса обуздывают дерзость".

Св. Афанасий Великий так говорит о назидательном значении церковного пения: "Господь желал, чтобы мелодия была символом духовной гармонии души, назначил петь псалмы мерно и читать их нараспев; сопровождать псалмы пением означает не заботливость о благозвучии, а знак гармонического состояния души".

Значение церковного пения заключается в том, что оно способствует живейшему участию в богослужении верующих, оно воспитывает верующих, делает их лучше, способствует глубокому усвоению нравственных, догматических и других христианских истин.

Святые Отцы, говоря о церковном пении, всегда подчеркивают качественную сторону, т.е. что пение должно быть стройное, слаженное, что оно должно доставлять удовольствие - "сладость слуху", проникающее в душу человеческую, тогда оно будет соответствовать своему высокому назначению. По мысли одного архипастыря Русской Православной Церкви - "Церковное пение есть действенная связь земли с Небом".

Н.В. Матвеев "Хоровое пение"

Удовольствие, происходящее от музыки, должно быть таким, чтобы возбуждать в душе добрый помысел, говорит Василий Великий , и добавляет, что необходимо прилагать усилия к тому, чтобы не увлекаться сладостной мелодией к плотским страстям. А в одном «Слове», адресованном юношам, он объясняет, чем здоровое пение отличается от плохого и вредного. Здоровая музыка – это та, которая возводит человека к Небу, а распутная – та, что порождает страсти, порабощающие душу и унижающие человека.

На первоначальном этапе развития церковной музыки со стороны певчих наблюдались явления, которые не соответствовали характеру церковного пения. Некоторые из них не пели, а кричали, во время пения махали руками и притоптывали ногами. Ради того чтобы понравиться слушателям, исполняли мелодии по характеру больше театральные и мирские, нежели церковные. Святые отцы осудили такие явления, разрешили исполнять в храме произведения спокойные, духовные, наполняющие душу умилением и возводящие человека к Богу.

Святые отцы очень чутко относились к вопросу церковного пения и ко всему, что касалось богослужения. Примером их пристального внимания к вопросу о месте музыки в Церкви являются три священных канона. Первый из них – это канон 75-й VI Вселенского Собора, который гласит: «Желаем, чтобы приходящие в церковь для пения не употребляли безчинных воплей, не вынуждали из себя неестественнаго крика, и не вводили ничего несообразнаго и несвойственнаго Церкви: но с великим вниманием и умилением приносили псалмопения Богу, назирающему сокровенное».

Второй, касающийся рассматриваемой нами темы, – это канон 15-й Лаодикийского Собора, повелевающий: «Кроме певцев, состоящих в клире, на амвон входящих и по книге поющих, не должно иным некоторым пети в церкви». Есть и ещё один – 33-й канон VI Вселенского Собора, который изъясняет, что певчие – это те, кто получил хиротесию от епископа. Этим правилом певчие причисляются к разряду церковнослужителей.

4. Внешний и внутренний характер византийской церковной музыки

На основании опыта Церкви, учения святых отцов и священных канонов, составляющих основу церковной жизни, в процессе богослужебной практики оформилось церковное пение. Богослужебные распевы, согласно святому Григорию Нисскому, написаны не так, как пишут музыку светские композиторы, единственная забота которых доставить удовольствие слушателям.

И до сего дня в византийском церковном пении присутствует то, о чём говорит святитель Григорий. И сейчас оно не перестаёт следовать указаниям священных канонов о качестве и внутреннем характере церковных распевов. С первых времён христианства постепенно, шаг за шагом, в страхе Божием, создавалась церковными песнописцами музыка православного богослужения. Были исключены из богослужебного обихода театральные распевы, усвоены подходящие звукоряды, написаны соответствующие каждому конкретному случаю музыкальные формы. В каждом из восьми гласов (первом, втором, третьем, четвёртом, плагальном первом, плагальном втором, варисе и плагальном четвёртом), носящих на себе печать деятельности святого Иоанна Дамаскина , существуют различные музыкальные фразы. Есть устойчивые музыкальные строки, более быстрые и более медленные, краткие или долгие, в зависимости от исполняемой мелодии. Существуют краткие песнопения – тропари, которые исполняются быстро. Есть песнопения краткопротяжные, которые поются несколько медленнее и в которых каждому слогу соответствуют два, три или четыре музыкальных звука. И есть песнопения долгие, так называемые «пападические», например, херувимские и причастны, наиболее удобные для тайного чтения священнических молитв.

Византийская песенная традиция в лице выдающихся певчих и учителей церковного пения хранит в себе необъятное музыкальное богатство. Но, несмотря на то что развитие византийской церковной музыки происходило и происходит естественно, в ней нет своеволия. При написании церковной мелодии песнописец не руководствуется собственным вкусом или вдохновением. Чтобы его произведение было воспринято полнотой Церкви, оно должно отвечать всем правилам византийской церковной музыки. Поэтому, входя в церковь, мы не слышим непривычные и странные песнопения, которые отвлекают наш ум от молитвы и от внутреннего содержания богослужебных текстов. Таким образом в византийской церковной музыке сохраняется многовековое преемство.

Говоря о качестве песнопений, необходимо отметить, что оно связано и со способом извлечения звука. Следуя святоотеческой заповеди, грамотный певчий не насилует свой голос, не кричит, не наполняет пространство храма излишней громкостью голоса, вызывая смущение в сердце молящегося. Он уважает «естество», как говорит вышеприведённый канон, естество своего голоса, естественно извлекая его, для чего пользуется и носовой полостью, не считая это чем-то зазорным, потому что это совсем не зазорно. Он раскрывает возможности голоса «традиционно», то есть следуя примеру учителя, чтобы его пение было благозвучным и умилительным.

Коль уж зашла речь об учителе церковного пения, следует сказать о том, насколько важна его роль в процессе обучения музыке, сохранении правильных музыкальных интервалов, способа звукоизвлечения и образа исполнения песнопений. Многие из них очень трудны в исполнении, поэтому учитель должен их подробно объяснить ученику, а ученик услышать, как их поёт учитель. Поэтому многие пространные и сложные для исполнения музыкальные произведения и называются «уроки».

Есть и другие необходимые условия правильного церковного пения. Впрочем, и сказанного выше, думаем, достаточно, чтобы читатель понял, что церковное пение – дело серьёзное, требующее научного подхода, и недопустимо отдавать его в руки любителей-дилетантов. Церковное пение – это дело священное, поскольку связано с молитвой всей Церкви, поэтому в обращении с ним нужен страх Божий.

Церковное пение обладает богатой историей. Это бесценное живое Предание, к которому каждый православный должен приобщиться, должен раскрыть его для себя ради духовной пользы. В музыкальном церковном предании человеческий голос, «идеальный инструмент», как его называет Феодорит Киррский , нашёл своё лучшее, самое совершенное выражение, став по-настоящему достойным инструментом для славословия Триединого Бога.

5. У византийского церковного пения нет национальных границ

Византийская церковная музыка не имеет узко национального характера. Это не просто греческая церковная музыка, хотя и сформировалась она в греко-православной среде. Святые отцы никогда не имели мысли воздвигать этнические границы в церковном богослужении. Поэтому основы церковной жизни одинаковы во всех Православных Поместных Церквах: я имею в виду храмовое устройство, устав, облачения священнослужителей и т.д. Но и православное догматическое учение, священные каноны, святоотеческая письменность появились первоначально на греческом языке и в пределах Византийской империи. То же можно сказать об иконописи и других церковных искусствах. Однако потом это было воспринято всей Кафолической Церковью, народами, которые позднее приняли христианскую веру. В числе церковных искусств, принятых всем Православием, была и церковная музыка. На Русь и в другие славянские страны из Византии были приглашены певчие с целью обучить новопросвещённых церковному пению. И именно это пение, сформировавшееся в Церкви трудами святых, испытанное в церковном богослужении, приняли новые православные братья. С другой стороны, чему изумились посланцы святого князя Владимира, оказавшись в храме Святой Софии в Константинополе? Именно красоте православного богослужения, одной из самых важных составляющих которого как раз и является церковное пение.

6. Духовный вред от употребления в богослужении партесного пения и польза умилительного монофонического византийского пения

На православной Руси начиная с середины XVIII века в богослужение вводится европейское партесное пение. Основной причиной явилось стремление Петра I насильно европеизировать Россию, проявившееся в самочинном вмешательстве во все сферы жизни: общественную, культурную, религиозную и т.д. Не следует забывать, что партесное пение пришло от латинян. Прелесть папизма отразилась на всех выразительных средствах, которые используются в богослужении. Музыка, церковная живопись, храмоздание – всё это у католиков несёт на себе печать болезненного повреждения. Явное отсутствие Благодати делает основным элементом богослужения чувственное начало. Отсутствие Благодати Божией вызывает в душе чувство пустоты и неудовлетворённости, которое католики пытаются восполнить сладкозвучной, по их мнению, музыкой. Но употребляемые в европейской музыке музыкальные интервалы вызывают лишь меланхолическое настроение. Эта музыка пытается заставить душу почувствовать умиление, но умиление это понимается как тварное чувственное состояние, а отнюдь не как посещение Божественной Благодати. Эта музыка пытается вызвать умиление посредством эмоционального возбуждения. И тут в ход идёт многоголосное пение, полифония: режущие слух женские и детские голоса, с одной стороны, и басы, сводящие душу в глубокую преисподнюю – с другой. Для этой же цели используются и музыкальные инструменты и прибегают к услугам светских композиторов. Всё это – чтобы поразить, удивить, создать «романтическую» атмосферу, перенести ум молящегося в мир фантастических образов.

Конечно, западная музыка вошла в русское Православие не в своём первоначальном варианте. Православная душа русского человека не могла принять столь явное мирское начало. Поэтому Русская отказалась от употребления музыкальных инструментов в богослужении. Также было сделано всё для того, чтобы максимально упростить исполняемые за богослужением песнопения. (К слову, нельзя не отметить ту аккуратность, с которой наши русские братья подходят к вопросу организации хора, внимание, которое уделяют церковному пению, и их рвение к богослужению). Однако партес, употребление в пении только европейского мажора или минора, участие в богослужение смешанных хоров, а также сам способ музыкальной звуковой передачи – всё это отнюдь не способствует сосредоточенности ума на молитве и пробуждению в человеке чувства умиления.

Можно назвать три отрицательных следствия употребления в храме партесного пения, мешающего сосредоточенной покаянной молитве.

1 .Возбуждение чувственности. Партесное пение культивирует красивые «религиозные» чувства, вызывая у верующего ощущение некоего внутреннего комфорта, на самом же деле – это чувство эстетического наслаждения, похожее (не одинаковое, но похожее) на то, что испытывает человек во время концерта. В этом случае возникает препятствие для молитвы, вторгается чувство мирской радости и удовольствия, помрачающее и дезориентирующее ум, удаляющее его от основной цели – возношения к Богу, молитвы покаяния, благодарения и славословия.

2 . Рассеяние внимания. Разные мужские и женские голоса, поющие каждый отдельную партию, рассеивают внутреннее внимание верующего, а возможно, разрушают и весь его внутренний мир, не позволяя уму полностью сосредоточиться на смысле священных слов. Разная окраска голосов (мужских, женских и детских), с одной стороны, и параллельные, но различные музыкальные партии – с другой, расстраивают силу ума, отвлекая его от основного дела.

3 . Парение ума. Многоголосие в церковном пении вызывает парение ума. Святой Феофилакт называет парением безостановочное движение ума. Ум вспоминает то одно, то другое и от одной мысли перескакивает на другую. В случае партесного пения часто создаётся романтическое настроение, в результате чего ум рассеивается, блуждает тут и там, нигде не находя удовлетворения. Часто музыка может ассоциироваться с различными состояниями, воспоминаниями или отдельными лицами. Господь наш призывает: «Не возноситеся» (), то есть не рассеивайтесь мыслями. И хотя эта заповедь имеет в виду удаление от житейских попечений и предание себя в руки Божии, тем не менее, её можно очень хорошо отнести к сосредоточенности ума на молитве: во время пения ум должен молиться, взыскуя самое главное – Царствие Божие (см.: ).

В противоположность партесному пению, византийская музыка использует мелодическое одноголосье. Поёт ли один человек или много, «голос, как говорит святой Иоанн Златоуст , словно исходит из одних уст». Такая простая и целостная мелодия, состоящая из определённых музыкальных фраз и сопровождающаяся одной ровной мелодической линией, называемой «исоном», собирает ум и сосредотачивает его на молитве. Византийское церковное пение благозвучно и, согласно учению святых отцов, помогает пробуждению в душе умиления. Но красота мелодии не завладевает умом, обращая его лишь на эстетическое наслаждение. Сердце наше «парит», когда мы поём или слушаем византийские песнопения, мы ликуем, но это не мешает нам вникать в содержание тропарей; нет и следа, какой бы то ни было болезненной ностальгии или романтически-восторженного настроения. Эта музыка не допускает парения ума. Наоборот, она помогает собрать ум от блуждания по внешним предметам, заключить его в сердце с тем, чтобы затем обратить все его силы к Богу. Таким образом молитва делается плодотворной, приносящей христианину пользу.

7. Искание русским народом подлинной церковной музыки

Сторонники употребления партесного пения в богослужении Русской Церкви приводят в свою защиту следующие аргументы:

1 . Оно исторически устоялось и является русской «традицией».

2 . Народ любит это пение, доволен им, оно ему нравится.

В ответ на эти аргументы можно привести следующие возражения.

Во-первых, в России европейская музыка в богослужение введена насильно и не может по-настоящему являться традицией. Во-вторых, относительно того, что священнослужители и народ довольны этим пением, да будет мне позволено предложить вниманию наших русских братьев несколько фактов.

В музыкальном журнале «Форминкс» (март, 1908) приводятся слова профессора Соколова из журнала «Церковные ведомости», печатного органа Святейшего Синода Русской Православной Церкви: «Для меня была необычна греческая церковная музыка, одноголосная, своеобразная по стилю. Но чем больше слушаешь эту музыку, тем приятнее она для слуха, тем сильнее действует на душу и возбуждает её к молитве. После двух-трех литургий я не только привык к этой музыке, но и полюбил её. И действительно! Только одноголосная музыка есть подлинное творение Православной Церкви». Это первое свидетельство.

Два других – это свидетельства святых старцев. Первое принадлежит старцу Варсонофию Оптинскому , который сам был прекрасным музыкантом. Зная очень хорошо европейскую музыку, он говорил, что она «отвлекает мысль и внимание человека от слов и обращает их к музыке... И потому мешает молитве... Душа молчит. Слышатся только сладкие звуки... Без смысла... Без содержания...».

Второе свидетельство принадлежит старцу Сампсону, который, давая своим духовным чадам совет о том, как следует молиться в церкви, говорил следующее: «Никогда не теряйте ощущения, что вы стоите перед Господом. Это ощущение иногда бывает только в уме, действие умное, без участия эмоций. Чувственность в божественной службе есть нечто чуждое Православию. Да и хоровая наша европейская музыка зачастую мешает нам в нашей молитве, потому что она вводит в нашу жизнь элемент чувственности».

Думаю, что приведённые выше примеры убеждают в том, что ни простые верующие, ни даже святые Русской Церкви, не довольны использованием в богослужении европейской музыки.

Другой факт касается современного состояния церковного пения в России. В одних храмах поют партесом, в других предпринимаются попытки возродить древнерусский одноголосный знаменный распев. Наконец, есть такие храмы и монастыри, где в богослужении пытаются использовать некую смесь византийского и древнерусского распевов. О чём это говорит? О том, что русский народ пытается обрести подлинную церковную музыку, такую, которая действительно бы способствовала сосредоточенной покаянной молитве. Современный способ исполнения древнерусских распевов, по уверениям специалистов, совсем не похож на то, чем на самом деле являлось древнее пение. Пожалуй, это больше эксперимент, поскольку после реформы патриарха Никона древнее предание прервалось. Это самое предание пытаются сохранить старообрядцы, но, к сожалению, безуспешно.

Но, с другой стороны, ведь существует прекрасное византийское церковное пение, в котором предание не прерывалось, которое непрестанно исполняется в течение многих-многих веков. Хотя на протяжении всего XIX века оно подвергалось непрестанным нападкам греческих «просветителей», но по Благодати Божией, сохранилось неповреждённым и не утратило своего места в богослужении. Оно – чистый источник или, если хотите, бурный поток. Это пение не имеет национальных границ. Оно даётся всем православным как Божий дар, как живительная влага, как небесная лествица, для того чтобы помочь душе в молитве, в соединении с Единым в Троице славимым Богом.

Лекция «Византийское пение сегодня» была прочитана в храме святой мученицы Татианы при Московском Государственном Университете ведущим знатоком византийского пения, афинским священником Иоанном Фатопулосом в 2005 году (http://www.pravoslavie.ru/put/1870.htm)

«Благодарю за возможность сказать о том, какое значение имеет византийская музыка в нашей соборной Церкви. За исключением самого чтения Ветхого Завета, а также Нового Завета, вся служба православной Церкви была облечена в церковную музыку с самых первых веков жизни Православной Соборной Церкви.

Святые отцы понимали как и всю силу музыки и все очарование, которое производит она на душу человека, так и необходимость человека выразить свои чувства в молитве с Богом не только словами, но и при посредстве музыки. С другой стороны, еретики еще раньше начали сочинять стихи, облеченные в усладительную музыку, и таким образом распространять свои заблуждения и вселять их в сердца людей. Святые отцы, просвещенные благодатью Божией, будучи глубокими знатоками человеческой природы, не оставили без внимания потребность человеческой души, её способность, её творческие возможности, и открыли путь к полноценному музыкальному самовыражению молящейся Церкви.

В толковании на первый псалом Василий Великий пишет: «Поскольку Дух Святой видел, что пуст оставался род человеческий от добродетелей, и что мы не радеем о правде жизни из-за склонности к удовольствиям и тогда что же Он делает? Приятное сладкопение соединяет Он с учением Церкви, чтобы мы могли незаметно, без утомления воспринимать пользу духовных слов с услаждением, которое приносит нашему слуху пение. Для этого Он придумал и устроил напевы псалмов, чтобы являющимся детьми по возрасту или по духу и разуму удобнее было бы, что они просто благозвучно поют – на самом же деле, при этом они бы обучали свою душу».

Таким образом, из слов епископа Церкви – святого Василия – мы ясно видим, что введение музыки в церковные службы это не просто художественное вмешательство талантливых музыкантов, облекающих церковные гимны в мелодии, но дело Духа Святого, «…который наставляет Церковь на всякую истину…» – как говорит евангелие от Иоанна.

Первые песнопевцы были также сочинителями слов песнопений. Почти все древние Святые Отцы подвизались в этом, поэтому песнопевцы и считали его частью своего пастырского служения. Византийское пение – это не самовольное сочинительство, совершаемое под влиянием мгновенного вдохновения и не последний отголосок некой музыкальной традиции, зародившейся в XVIII веке, как утверждают некоторые. Это древняя церковная музыка, проходящая в своем естественном развитии, движении сквозь века, с уважением относящаяся к своему наследию и со вниманием выполняющая долг внесения некоторых изменений, которые не являются чуждыми общего духа обычной православной службы и духа, и музыкальных особенностей византийской музыки.

Исторические и духовные основы у музыки те же, что и у Церкви, как мы читаем в Евангелии, после тайной вечери, ученики Христовы, «…воспев, вышли…» Конечно, это песнопение было простым и пелось как на службе в синагоге. И в Новом Завете мы читаем, как апостол Павел убеждает ефесян «… не упиваться, но, исполнившись благодати Духа Свята, славословиями и песнопениями духовными петь и воспевать в сердцах своих Господу…». А Иаков, брат Господень, убеждает: «…весел ли кто – пусть поет псалмы…». Если внимательно читать Слово Божие, то можно заметить, что, как и лекарство от беспутства, так и правильный выход эмоций для радостного и счастливого человека – это псалмопение, которое само по себе является духовным. В псалмопении присутствует элемент радости, красоты и услаждения, который способствует молитве и славословию Бога.

Из приведенных отрывков Священного Писания, мы с достаточной долей уверенности можем предположить, что первоначальное христианское песнопение с самого начала не было чтением, каковым является чтение священных текстов. Оно не было монотонным, но обладало мелодичностью и мотивом, которое помогало и чтецу, и всей Церкви в молитве. Зачем Православная Церковь включила музыку в свою Божественную службу? Как можно увидеть, в Новом завете музыка была неотъемлемой, второй после поэтического слова, составной частью гимнов. В этом единстве слова и мелодии присутствует естественность, которая зародилась еще в Ветхом Завете, где вокально-инструментальные мелодии способствовали богослужению. Так же и Церковь включает музыку в свою службу, но уже избирательно. Она знает силу музыки, её приятность и умиление, которое она приносит душе человека. Выше мы уже приводили слова Василия Великого о музыке, и из них видно, что первые цели введения музыки в службу православной Церкви – были цели воспитательные.

Вторая цель – богословски-антропологическая. Рассмотрим как это поясняют наши Святые Отцы. Афанасий Великий пишет, что «…исполнение псалмов с мелодией есть доказательство гармонии душевных помыслов, а мелодичное чтение есть признак упорядоченности и мирного состояния разума…». Придерживающийся того же мнения о музыке святой Григорий Нисский говорит: «…большой мир – вселенная, своим неизменным ликом создает весьма гармоничную мелодию, песнь неизреченных слов Божьих. Весь мир – это музыкальная гармония, Творцом и Создателем которой является Бог. Точно так же и человек по своей природе является малым миром, в котором отражается вся музыкальная гармония вселенной. Это доказывает, – продолжает святой Григорий, – само устроение органов человеческого тела, которые были созданы так, что бы могли порождать музыку. Например, трахеи, язык, уста способствуют этому рождению».

Таким образом, музыка согласна с нашей природой, и приятная мелодия, соединенная с духовной мелодией, способствует тому, чтобы мы раскрыли нашу природу и излечили её. Гармоничная мелодия даже сама по себе доказывает нам, что нашим лечением должна быть логичная и упорядоченная жизнь, и что внутреннее устроение наше не должно быть лишенным музыки или фальшивым, но что, напротив, мы должны стремиться к обузданию страстей и пребывать в умеренности, свойственной добродетелям.

Третья цель, с которой Церковь учредила музыку, является пастырско-апологетической. Иными словами, музыка стала пастырским способом противостояния ереси. Так, например, святитель Иоанн Златоуст, и преподобный Ефрем Сирин сочиняли весьма благозвучные гимны, чтобы оказывать сопротивление гимнам еретиков, которые передавали свои ложные воззрения христианам с помощью красивой музыки.

Теперь давайте посмотрим, как, на каких условиях Церковь приняла музыку в Божественную службу. Музыка понимается Церковью как союзница поэтического слова, как его вторая половина. Как пишут святые отцы – это двуединство, то есть ритм мелодии и сила слов, слово и мелодия, поэзия и музыка, образующие священное песнопение.

Часто говорят, что в службе существует первенство слова по отношению к музыке, что музыка – это одежда слова. Это верно в том смысле, что церковная мелодия не может обойтись без слова. Церковная поэзия – самостоятельное музыкальное искусство, и оно не имеет своей целью мирское услаждение слуха, не является концертной музыкой, а цель её – служение в таинстве Церкви. Но в то же время, это не верно в том смысле, что, будучи одеждой слова, церковная музыка не может восприниматься как нечто внешнее, как нечто, что может быть выброшено из-за того что устарело или должно быть заменено из-за несовременности на что-то, якобы лучшее. Церковная музыка – не бедный родственник, сидящий у ворот слова, она близка и свойственна нашей природе, и «…как сладкий мед, вливает нам учение добродетели, которое содержится в церковных гимнах…», – как пишет нам святой Григорий Нисский. И так как церковная музыка – дело Духа Святого, она соединятся со словом в нечто неразрывное.

Духовный отец мой, архимандрит Сарандис Сарандос говорит, что в нашей службе есть взаимопроникновение слова и мелодии и что мелодия – это образ благодати Духа Святого. Поэтому мы видим, что это море умилительной византийской музыки во всей полноте разнообразия мелодий радует душу и своими древними музыкальными оборотами, придает ей то соразмерное услаждение, о котором говорили святые отцы, удовлетворяет потребность души в музыкальном излиянии; и в то же время, часто удерживает её помимо её воли в жизни Церкви, так как мысли, соединенные с мелодией, принимаются душой легко, без тяжелого усвоения их разумом. Музыка, как известно, сама по себе является языком, который способствует переводу языка духа и образа мыслей композитора для душ слушателей. В данном случае композитор – это Сама Церковь, Которая творит музыку во все времена, и в сети скромной святой музыки уловляет души.

Поговорим теперь о самих характерных чертах церковного пения, присущих ему с самых первых лет христианства и сохраняющихся до наших дней.

Во-первых, церковная музыка вокальна – это означает, что из православной службы исключены музыкальные инструменты – элемент, который вносит в музыку мирской дух и вызывает парение ума молящегося. «Те, кто празднуют, должны праздновать духовно…» – говорит святитель Григорий Богослов, и поэтому побуждает – «…давайте петь гимны, вместо ударов в тимпан и петь песнопения вместо мелодий и песенок…». Подобным же образом учат и другие святые отцы. Использование инструментов указывает на духовное младенчество. Так как многие поборники применения инструментальной музыки указывают на использование инструментов в ветхозаветной службе, святой Иоанн Златоуст поясняет:

«В древности евреи пользовались на службе инструментами из-за недостаточно острого ума, потому что едва-едва отошли от идолопоклонства. Подобно тому, как Бог позволил им принесение кровавых жертв, так же дозволил Он им и использование музыкальных инструментов, снисходя к их немощи».

Во время молитвенной жертвы, Церковь вместо того, чтобы приносить Богу, как это делали евреи, лучших животных или лучшие плоды, в качестве жертвы приносит вино и хлеб от всех творений и благодеяний Божиих. И в то же время хочет усилить свою молитву, свое благодарение, свое славословие Богу посредством того, что лучшего имеет сам человек, а не с помощью каких-либо вспомогательных средств, как, например, музыкальные инструменты. Она приносит Богу внутреннего человека, тайны сердца человеческого с помощью лучшего инструмента – человеческого голоса. Святой Григорий Богослов пишет: «Выше всех музыкальных инструментов песнопение, которое соединяет всякую душу с божественным Смыслом…». Этими словами святой поясняет, что, когда музыкальные инструменты используются на службе, они становятся между человеком и Богом и препятствуют соединению души с Ним.

Церковные песнопения, прежде всего, в Греко-православном предании, являются монофоничными. Это значит, что, когда поют многие, все произносят одно и то же, голос исходит как бы из одних уст. Церковь не приняла многоголосие, которое первым ввел католицизм. Это было сделано Ею, для того, чтобы избежать рассеяния и смятения, как самих певчих, так и душ, внимающих пению, а так же, чтобы выразить единство Её во Христе. Европейская многоголосная музыка выражает великое рассеяние и разделение нашего общества на тысячи отдельных его членов. Византийская же монофоническая музыка посредством церковных гимнов выражает единство тысячи отдельных людей, соединенных во Христе и живущих во Святом Духе и ждущих Царства Небесного.

Церковная музыка антифонна – то есть состоит из двух хоров – правого и левого. Или, в случае необходимости, из двух певчих на правом и левом клиросе. Согласно преданию Церкви и сообщению историка Сократа, святой Игнатий Богоносец, епископ Антиохийский, видел в видении ангелов, которые славили Святую Троицу антифонными песнями. Этот способ пения он ввел в Антиохийской Церкви, и оттуда традиция антифонного пения распространилась по всей Церкви. Уже, до IV века, Василий Великий свидетельствует, что христиане в Церкви, во время Божественной службы разделяются на два хора и поют стоя, друг напротив друга. В дальнейшем оставили только протопсалта, который пел начало песнопения, а верующие пели его конец. Византийское церковное пение в своем исполнении является чистым, с точки зрения голоса, то есть, нет смешанных хоров мужчин и женщин. После первых веков христианства Церковь, опираясь на свой опыт, и во избежание смущения, вызываемого смешанным пением, иногда музыкальной невозможностью приспособить женские и мужские голоса друг ко другу, – здесь везде мы говорим об одноголосной музыке – пришла к решению утвердить на приходах только мужские хоры, позволив женщине петь в женских монастырях. Хотя эта практика Церкви нарушается иногда под влиянием нынешнего нового духа равенства. Возникающие проблемы всегда возвращали Церковь к реалистичным предписаниям и практике, каковые, в случае их несоблюдения, и порождают массу проблем. Церковное пение с Богом смиренно, что явствует и в выборе песнопений, и из музыкального исполнения, и в управлении хором. В нем запрещаются театральные действия, крики и вопли, которые смущают ум и будоражат душу, а также беспорядочное движение рук, ног и тела, которые отвлекают ум молящихся от молитвы, изгоняет мир из их душ и превращает храм Божий в театральные подмостки.

Церковное пение является частью Предания. Это значит, что в нем нет места самовольным произведениям, основанным на мгновенном вдохновении. Песнопения должны в слове и музыке следовать Преданию, то есть тому, что со вниманием и тщательностью было проверено многовековой богослужебной практикой.

Завершая нашу речь, еще раз подчеркнем, что церковная музыка была создана с великим вниманием Святыми Отцами так, чтобы она помогала душам христиан приблизиться к Богу. Это певческое предание, которое изучается и здесь, в Москве, в школе византийского пения, при попечительском содействии издательского дома «Святая гора», защищается от всякого мирского влияния в частности и синодальными постановлениями, чтобы и дальше эта музыка могла нести свое служение в Церкви».